05 июля 2017г.
Предметом настоящего исследования является синтаксическая подсистема языка и вопрос, связанный с выделением и определением ее минимальной единицы. Понимая язык в качестве некоей системы, авторы склоняются к тому убеждению, что синтаксис, будучи одной из его подсистем, также как и остальные подсистемы должен иметь свою минимальную единицу. Согласно наиболее общей трактовке синтаксиса, его ядро представляет собой «правила соединения слов и словосочетаний в предложении» [Виноградов, 1947 : 59]. Это определение, безусловно, требует некоторых оговорок и дополнений. Вследствие разграничения языка и речи, естественным выглядит стремление разделять и их основные единицы. Так, компоненты языковой системы представляют собой абстрактные образы, а единицы речи — их материальную реализацию. Вследствие этого, предполагается, что единицами синтаксиса как одной из подсистем языка также являются абстракции тех или иных компонентов речи. Как известно, в акте коммуникации порождается речь. Минимальные отрезки речевого потока, семантическая интерпретация которых возможна без опоры на контекст или ситуацию, т.е. тех, которые характеризуются смысловой цельностью и законченностью, в работе именуются высказываниями. [Касевич, 1988 : 95]. Другими словами, высказывание (схожее значение имеет термин «сообщение») это речевой знак или цепочка знаков, которые представляют некое смысловое содержание, являющееся законченным с точки зрения говорящего. Высказывание, таким образом, может состоять из одного или более знаков. По нашему мнению, коммуникант во время разговора (в процессе речевой деятельности) строит высказывания, имея в голове некие эталоны, схемы или модели, на которые он и опирается. По словам Б.М. Павлова, словосочетания и предложения относятся к некоей единой группе понятий, так как и те и другие принадлежат к м о д е л я м синтаксических построений. «В этом качестве они и относятся к языку…». [Павлов, 1969 : 127]. В основе любого конкретного высказывания лежит его абстрактный образ, некий чертеж, заключающий в себе как набор исходных единиц, так и само правило, по которому можно исходные, строительные (инвентарные) единицы соединять в единое целое. Такое утверждение, как представляется, полностью укладывается в привычную логику вещей: любая конкретная вещь в своей основе имеет обобщенную схему. В языке такая структурная схема, структурный тип высказывания соответствует, как пишет В.Б. Касевич, синтаксической конструкции [Касевич, 1988 : 96], а точнее абстрактной модели синтаксической конструкции. Подобную же мысль высказывает и В.З. Панфилов: «… предложение (на наш взгляд, речь идет о высказывании.— М.Д.), взятое со стороны его структуры, в отвлечении от его конкретного лексического наполнения и содержания, т.е. предложение, взятое как модель, несомненно, представляет собой языковую единицу. В языке имеется ограниченный набор моделей предложения, и каждая из них выступает как член формального класса, образуемого всей их совокупностью». [Цит. по: Павлов, 2004 : 250].
Таким образом, становится понятным, что вопрос о наличии или отсутствии у синтаксиса своей единицы, можно считать принципиально решенным. Синтаксис, как и остальные подсистемы языка, обладает собственными единицами, являющимися некими абстрактными образами. Другое дело, определить сущность этих единиц.
Как известно, И.А. Бодуэн де Куртенэ определял в качестве инвентарных единиц синтаксиса синтагмы. [Бодуэн де Куртенэ, 1963 : 183]. В.Г. Гузев, развивая идею Бодуэна, говорит о том, что в качестве минимальных инвентарных единиц синтаксиса — синтагм — выступают лексемы, «речевые реализации которых (т. е. слова, многие устойчивые, воспроизводимые словосочетания и словоформы) или сами становятся высказываниями, или служат строительным материалом, из которого строятся распространенные высказывания в виде линейных цепочек необходимой коммуниканту протяженности». [Гузев, 2006 : 49-50].
В процессе дальнейших разработок ученому удается прийти к мысли о том, что по некой аналогии ряда соотносительных единиц языка – речи (монема − знак, лексема − слово, морфема − морф или аффикс или показатель, фонема − фон или звук, графема − буква и т.д.), инвентарная единица синтаксиса также соотносится в речи со словом, выполняющем какую-либо синтаксическую функцию (подлежащего, сказуемого, определяемого, определения и т.д.). Таким образом, инвентарной единицей синтаксиса можно было бы признать не просто лексему, а лексему (монему) с неким синтаксическим «значением», по аналогии с тем, что морфемой называется монема с грамматическим значением. В этом случае более удачным, чем термин «синтагма» признается термин «синтаксема».
Как известно, в языке присутствуют не только инвентарные (строительные) единицы, но и структурные. Под структурными единицами любой подсистемы понимаются единицы, заключающие в себе правила, модели, по которым совершаются операции с языковыми значениями и посредством единиц более низкого языкового уровня производятся единицы более высокого уровня: словоформы конкретных разновидностей, новые слова или синтаксические образования. Таким образом, под структурной единицей синтаксиса предлагается понимать обобщенную модель синтаксической конструкции. В опоре на такую абстрактную модель в речи строится конкретная разновидность конструкции, будь то словосочетание или «предложение».
Таким образом, синтаксис представляет собой фрагмент языковой системы, ответственный за построение и восприятие коммуникативных речевых единиц (высказываний) и содержащий:
1. Инвентарные единицы – синтаксемы, являющиеся языковыми соответствиями функционирующих в речи слов и словоформ;
2. Совокупность правил линейного расположения слов и словоформ в речи;
3. Комплекс абстракций, представляющих собой типовые модели синтаксических конструкций;
4. Образы основных синтаксических функций, которыми наделяются все члены конструкций (функция подлежащего, сказуемого, дополнения и т.д.). [Цит. по: Дубровина 2010 : 35].
Авторы настоящей статьи полагают, что основным элементом синтаксической подсистемы языка выступает модель синтаксической конструкции. Между членами любой синтаксической конструкции, независимо от ее типологии, т.е. является ли она предложением или словосочетанием, существуют три вида отношений: копулятивные, атрибутивные и предикативные.
Задачей данной статьи является структурно-семантическое описание одной такой синтаксической конструкции, компоненты которой связаны предикативным отношением. Необходимо осознавать, что все многообразие конкретных предикативных высказываний в речи сводится к абстрактной модели, состоящей из двух компонентов – субъекта и предиката. Таким образом, схема любого предикативного высказывания может быть изображена в виде условных знаков: S + P. Некоторые исследователи полагают, что данная схема может быть отождествлена с изображением N-V, где символ N (nomen имя») приобретает значение не имени существительного, а любого именного названия предметного участника пропозиции, в частности, под ним подразумеваются также лично-предметные местоимения, субстантивированные числительные или прилагательные, а символ V (verbum «глагол») выражает любое глагольное сказуемое. На наш взгляд, такое предположение не совсем раскрывает суть предикативной модели в ее максимально абстрактном виде, ведь, в действительности, общая синтаксическая модель субъект – предикат в сознании носителей языка может быть представлена, по меньшей мере, двумя основными моделями:
1. Субъект – Именной предикат.
2. Субъект – Глагольный предикат.
Получается, что схема N + V представляет собой более узкую разновидность синтаксической модели, ту, в которой в качестве субъекта предстает исключительно глагольный предикат. Для удобства восприятия в настоящей работе для обозначения первого типа предикативной модели принимается схема S + Pn (предикат имя), а для второго типа – S + Pv (предикат глагол).
В настоящей статье предпринимается попытка предложить алгоритм научного исследования, посвященного разбору любого речевого высказывания любого конкретного языка. Фактическим материалом для составления подобного алгоритма был выбран корпус древнетюркских текстов, которые были составлены руническим письмом в период с VII по IX вв.
Авторы постарались изучить имеющиеся тексты на предмет выявления в них речевых реализаций такой предикативной модели, в которой в качестве предиката были употреблены специфические для тюркских языков морфологические формы, сами по себе образованные по аналитическому способу, т.е. состоящие из двух словоформ. Такие морфологические средства долгое время не объединяли в единую категорию, а именовали сложновербальными конструкциями, формами глагольного вида, перифрастическими или аналитическими конструкциями. Они состоят из двух глагольных словоформ, первая из которых представляет собой деепричастие от основы смыслового глагола, а вторая - некий десемантизированный глагол, выступающий исключительно со служебными функциями.
Kün jemä tün jemä jelü bardïmïz (Тон 27) - ‘Мы мчались и днем, и ночью’.
В соответствии с функционально-семантическим подходом к языковым фактам, многие из таких сложновербальных конструкций воспринимаются как единая морфологическая форма, имеющая одно грамматическое значение, для языка древнетюркских рунических памятников значение способа протекания действия. Благодаря общности своих значений эти формы, аналитические по способу своего образования, могут быть объединены в одну категорию – категорию аспектуальности. Как представляется, эта категория в том или ином объеме в том или ином объеме представлена практически во всех тюркских языках.
Категория аспектуальности – это совокупность таких перифрастических и аналитических глагольных форм, которые имеют видовые (аспектные) и акционсартовые значения. [Гузев 1988: 3–11].
Акционсартовые значения («способы действия», «характер протекания действия») — это такие языковые значения, в которых отражены какие-либо объективно присущие действиям качественные или количественные характеристики (быстрота протекания, внезапность, протяжённость, кратность, прерывистость и т. п.). [Гузев 1990:132].
Как было отмечено выше, в исследуемых текстах обнаруживаются такие сложновербальные формы, которые имеют, чаще всего, структуру «деепричастие смыслового глагола + глагол модификатор, который является носителем служебного акционсартового значения». [Насилов 1971: 369].
В исследуемом языке зарегистрировано восемь таких аналитических форм:
-(j)Y,-(j)A ber-; -(Y)p bar-; -(j)Y,-(j)A olur-; -(j)Y,-(j)A ält-; -(j)Y,-(j)A jory-; -(j)Y,-(j)A yd/y-; -(j) A käl- и
-(j)Y kal- . [Дубровина 2011:150].
Источниками для исследования были шесть рунических памятников: 1) памятник в честь Кюль- Тегина, 2) памятник честь Тоньюкука, 3) Ырк Битик (Гадательная книга), 4) памятник Могилян-хану, 5) Онгинский памятник, 6) памятник честь Моюн-чура.
В ходе анализа в текстах было обнаружено 55 употреблений аналитических конструкций. Но, вследствие того, что не каждая аналитическая конструкция составляет компонент предикативного модели, то есть синтаксический предикат, в сферу нашей работы попали только некоторые из речевых употреблений. В текстах встречаются такие высказывания, в которых отсутствует синтаксический субъект (подлежащее) а только синтаксический предикат. Данные высказывания также построены по предикативной модели, схема которой выглядит следующим образом:
S + Pv аналитическая конструкция
Речевыми (конкретными) реализациями указанной предикативной модели языка Древнетюркских рунических памятников являются следующие варианты:
S + Pv -u bär-
Форма -a, -u bär- выражает действие, осуществляемое в пользу, в интересах другого лица. [Кононов 1980 : 198; Дубровина 2011:151].
Qaγanïm, bän özüm bilgä Toñuquq ötüntük ötünčümın äsidü bärti (T 15) «Мой каган ...соизволил выслушать мою просьбу».
S + Pv -а, -u,-p bar-
Аналитическая форма -а,-u,-p bar- имеет два значения: 1) полная завершенность действия; 2) длительное, продолжительное, «монотонно развертывающееся действие». [Дубровина 2011:153].
… türk budun atï joq bola barmïš ärti. (O3) «Слава тюркского народа начала тогда клониться к упадку»;
türk budun ...joqadu barïr ärmis (Ktb10) «Тюркский народ … , как передают, шел (тогда) к (своей) гибели».
… qaŋïm qaγan ït jïl onunč aj altï otuzqa uča bardï (M Xa 10) «...мой отец (Эльтериш) каган скончался («отлетел») в год собаки (734г.) десятый месяц, двадцать шестого (числа)».
Uluγ irkin azqïña (az-qïja) ärin täzip bardï (Ktb 34) «Великий эркин бежал (с поля брани) с немногими воинами».
Это форма отмечена в узбекском, уйгурском, каракалпакском, киргизском, казахском, башкирском, татарском и др. [9,c.74] Форма с показателем -p bar- по своему семантическому содержанию аналогична аналитической форме -(y)ıp git-, в огузских языках. [Гузев 1990: 137].
S + Pv -ü olur-
В форме -ü olur- в качестве глагола-модификатора употребляется глагол olur- со значением «сидеть», «садиться».
Это форма, судя по имеющимся данным, добавляла к лексическому значению исходного глагола оттенок процессуальности, длительности совершения действия [Дубровина 2011:153].
Türk bilgä qaγan, Türk sir bodunuγ Oγuz bodunuγ igidü olurur (Т62) «Тюркский правящий каган всегда возвышает народ тюрков-сиров и огузский народ».
S + Pv -u qal-(kal-)
Tirigi küŋ boltačï ärti ölügi jurtda jolta jatu qaltačï ärtigiz (Ktb 49). «Те (из вас), которые остались бы в живых, стали бы рабынями, а мертвые оставались бы лежать по кочевьям, на дорогах».
Исследуемая форма имеет последовательно реализуемое в текстах функциональное предназначение – сообщать о действии, которое имеет затянутой характер протекания [Дубровина 2011:157].
S + Pv -а ält-
По словам М.Э.Дубровиной, «значение самостоятельного глагола -ält - «нести, тащить», возможно, было как-то связано с действием, которое воспринимается как законченное, завершенное» [Дубровина 2011:154]:
jaraqlïγ qantan kälip jaña ältdi? Sünüglig kantan kälipän sürä ältdi? (Ktb 23) «Откуда пришли вооруженные (люди) и рассеяли тебя? Откуда пришли копьеносцы и увлекли тебя?».
S + Pv -ü jory
Традиционно значением рассматриваемой аналитической конструкции называют указание на длительное, продолжительное или постепенно осуществляемое действие [Кондратьев 1980: 35; 4, с.199].
По мнению А. Н. Кононова глагол jory- выступает уже как служебное средство, потерявшее свое лексическое значение и придающее основному действию дополнительную характеристику в виде его продолжительности [Кононов 1980: 199].
Anta kalmyšy jir saju kop turu ölü joryjur ärtiq (Ktm9) «Вы же, оставшиеся тогда (живыми), по всем странам скитались в совершенно жалком положении (букв. То живая, то умирая)».
S + Pv -(j)A käl
Рассматриваемая аналитическая форма значением «приходить» в сочетании с деепричастной формой глаголов движения выражает завершенность действия с оттенком внезапности:
Üč oγuz süsi basa kälti (M32) «Войско уч-огузов неожиданно напало [на нас]».
S + Pv -(j)A,-Y yd/y-
В рунических памятниках исследуемая форма с глаголом, имеющим самостоятельное значение
«посылать», очень редко встречается. Значением этой формы, очевидно, является указание на то, что исходное действие воспринимается как полностью завершенное [Дубровина 2011:154]:
Türk budun illädük ilin ïčγïnu ïdmïs kaγanladuk kaγanïn jitürü ïdmïs (Ktb 7-8) «Тюркский народ утратил свой эль, имевший племенную организацию, он лишился своего каганствующего кагана».
Таким образом, по результатам проведенного исследования можно констатировать, что все из имеющихся в морфологической подсистеме языка ДТРП аналитические формы могли выступать в высказывании в качестве синтаксического предиката. Также можно предположить, что видовым вариантом предикативной конструкции, построенной по модели S + Pv, могла выступать конструкция S + Pv аналитическая форма. Многообразие же речевых реализаций данной модели, регистрируемое в древнетюркских рунических текстах, полностью укладывается в утверждение, что на базе ограниченного количества языковых единиц можно построить безграничное количество речевых высказываний.
Список литературы
1. Бодуэн де Куртенэ И.А. Заметки на полях сочинения В.В. Радлова //Избранные труды по общему языкознанию. М.: Изд-во АН СССР, 1963. Т. II. 391 с.
2. Виноградов В.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М; Л.: Учпедгиз, 1947. 784 с.
3. Гузев В. Г. О категории аспектуальности (на материале староанатолийско-тюркского языка) //Советская тюркология. 1988. № 1. С. 3–11.
4. Гузев В.Г. Опыт разработки теоретических основ описания тюркского функционального синтаксиса//Востоковедение. Филологические исследования. Вып.27. СПб.: Издательство С.-Петербургского ун- та, 2006. С. 40-63.
5. Гузев В. Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: глагол (на материале староанатолийско-тюркского языка). Л.: Издательство ЛГУ, 1990. 168 с.
6. Дубровина М.Э. Категория аспектуальности языка древнетюркских рунических памятников//Очерки по теоретической грамматике восточных языков: существительное и глаголы. СПбГУ, 2011. С.141-158.
7. Дубровина М.Э. Морфология языка древнетюркских рунических надписей. Субстантивное словоизменение. Анализ общетюркских тенденций. Lambert Academic Publishing, 2010. 239 с.
8. Касевич В.Б. Семантика. Морфология. Синтаксис. М.: «Наука» Главная редакция восточной литературы, 1988. 309 с.
9. Кондратьев В.Г. Перифрастические и аналитические формы глагола в древнетюркском языке// Востоковедение 7. Филологические исследования. Л.,1980. С.32-40.
10. Кононов А. Н. Грамматика языка тюркских рунических памятников VII-IX вв. Л.: Наука, 1980. 255с.
11. Насилов Д. М. О способах выражения видовых значений алтайских языков //Проблема общности в алтайских языках. Л.: Наука, 1971. С. 366–376.
12. Павлов В.М. К вопросу о предмете синтаксиса // Теоретические проблемы языкознания. Сборник
статей к 140-летию кафедры общего языкознания Филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. СПбГУ, 2004. С. 248-260.
13. Павлов В.М. Понятие «синтаксического отношения» и вопрос о словосочетании как синтаксической единице // Инвариантные синтаксические значения и структура предложения. (Доклады на конференции по теоретическим проблемам синтаксиса) / Отв. ред. Н. Д. Арутюнова. М.:«Наука», 1969. С. 126-137.
14. Юлдашев А.А. Аналитические формы глагола в тюркских языках. М.: Наука,1965. 275 с.
