25 ноября 2017г.
Право и религия в существенной части о бращены к этическим принципам, по которым живет человек, которых придерживается данное общество, которым служит современное государство. С этой позиции, вместе с тем, можно подразумевать возможность существования своего рода «конкуренции» или конфликта между правом и религией, а следовательно может, также, обнаруживаться и требование их некоторым образом разграничить — обозначить сферу их действия, собственные роли в регулировании социальных отношений.
Критерий разграничения права и религии — один из ключевых вопросов в современной научной дискуссии по обозначенной проблеме: как указывают исследователи, «если право и религия могут пересекаться, следовательно уместны «правовая религия» и «религиозное право». Если они должны быть четко разграничены друг с другом, в таком случае такая граница должна быть точно определена и сохраняться» [2, p.1].
Несмотря на то, что современная наука до сих пор не предложила определенного ответа на поставленный вопрос, современное общество и государство должны обозначить конкретн ые практические решения в указанной сфере: сохраняющаяся неопределенность в указанном вопросе может послужить фактором, способствующим развитию или усугублению целого комплекса кризисных явлений – будь то в краткосрочной, среднесрочной, а также и в долгоср очной перспективе.
Как подчеркивается специалистами, во всяком случае в современных обществах Запада, еще сравнительно недавно делались вполне уверенные прогнозы об «отмирании» религии как самобытного фактора в общественной и государственно -правовой жизни: «Религиозные люди сетовали, что либеральное государство приватизировало религию, исключило ее из публичной сферы, — уже прежде, нежели развитие науки, образования и философии привели религию к окончательному упадку. За исключением чрезвычайно религиозных Соединенных Штатов, религия во второй половине двадцатого века играла относительно малую роль во внутренних общественных дебатах в Западных обществах и редко учитывалась в международных отношениях» [3, p.1].
К настоящему времени, однако, ситуация существенно изменилась: религия стремительно возвращается в актуальную повестку дня — будь то внутри государств, либо в международных отношениях. По мнению западных исследователей, вопрос о роли религии в общественной жизни, праве и государстве напомнил о себе в связи с рядом событий, повлекших известные перемены в его восприятии в странах Запада: начиная событиями «9/11», рост угрозы терроризма и террористические акты вообще послужили такому переосмыслению – однако, как с сожалением отмечается, ограничили обществе нную дискуссию оценкой религии как «инструмента» терроризма либо обсуждениями вокруг проблемы Ислама и Запада, что представляется не вполне верным, поскольку «уже задолго до атак на Всемирный торговый центр возникли сложные и серьезные вопросы о роли религии в обществе. Ряд факторов, помимо терроризма, свидетельствовали, что пришло время пересмотреть отдельные базовые подходы о соотношении религии и конституционализма. В частности, необходимость такого пересмотра возникла в ряде Западных стран в силу разрушения общественного консенсуса о роли господствующей религии» [3, p.2].
Например, в США Протестантизм, – де-факто «национальная религия», – стал утрачивать свои позиции в силу изменений в культурном и демографическом аспектах, в Великобритании Англиканская церковь оказалась под действием норм о запрете дискриминации в связи с защитой прав человека, в континентальной Европе наблюдается значительный рост в численности населения лиц, исповедующих Ислам; одновременно и практически повсеместно, происходит подъем атеизма, агностицизма, секуляризма, которые зачастую бросают вызов идее о том, что какая-либо религия в принципе может иметь значение – в том числе в сфере права и современном государстве.
Проблема актуальна и для современной России, где, после 1991 г., Западная правовая традиция прочно укоренилась в юридической практике и государственном строительстве, — однако именно она продемонстрировала, в то же время, самые провальные результаты в плане решения вопроса отношения права и религии, свидетельства чему и наблюдаются практически ежедневно – причем не только с точки зрения специалистов, но и в восприятии на профанном уровне, в повседневности: сегодня большинство исследователей проблемы уже с определенностью сходятся во мнении, что секуляризация права, произошедшая в эпоху Просвещения в Европе, из подхода, принципа, направленного на решение вопроса зреющих межрелигиозных конфликтов в обществе, вплоть до разжигания «религиозных войн», сегодня все более становится частью этой же самой проблемы в праве [2],[3].
В этом моменте, следовательно, правильно обратиться к истокам такого положения вещей. Так, принято считать, что секуляризация правовой сферы в Новое время в Европе происходила в два этапа. Первым стал подъем абсолютизма, в рамках которого получило обоснование отнесение религиозной жизни к частной сфере, над которой, в свою очередь, была поставлена публичная государственная власть. Вторым этапом стало, в свою очередь, уже ограничение абсолютной власти в государстве развитием принципа верховенства права, — и, таким образом, секуляризованное право было установлено не только над публичной государственной властью непосредственно, но, точно также и над религией, место которой уже ограничивалось сферой частной жизни [1],[4].
Вплоть до сегодняшнего дня в Западной традиции права секуляризм воспринимается как средство организации политической и правовой жизни, конституционализма, служащее обоснованием для исключения религиозных представлений и институтов из публичной сферы, и считается непреложным условием, обеспечивающим нормальное функционирование современного либерального государства. Поэтому, по утверждению специалистов, чтобы преуспеть в мультикультурном обществе или глобальном сообществе со множеством религий, секуляризм должен быть способен сегодня продемонстрир овать избирателям, что его программа в действительности состоит в том, что все религии поставлены в равное положение – а это, в свою очередь, может быть реализовано лишь под условием, что секуляризм категорически отвергает любые религиозные позиции как фактор публично-правовой жизни и государственно-правового развития вообще [2, p.35].
Именно в таком подходе, самой идее, с нашей точки зрения, во многом кроется корень современных проблем, — начиная от кризиса мультикультурализма в Европе, усугубленного мигр ационным кризисом последних нескольких лет, и заканчивая, например, развитием практики по применению обычаев, в том числе религиозных норм, – вместо действующих для данного случая норм права.
Для современной России очевидно, что дальнейшая реализация подхода, в рамках которого — причем со ссылкой на принцип верховенства права — отвергаются любые религиозные позиции как фактор публично-правовой жизни и государственно-правового развития — не просто неконструктивен, но весьма деструктивен – в силу истории страны и современного контекста, потребностей общественной жизни. Представляется, что современный уровень общественного и государственно -правового развития, исходя из признания принципа верховенства права, требует не прямого отрицания либо косвенного игнориро вания фактора религии в правовом развитии, но, скорее, обязанность сообразовывать правовое развитие с действующими общественными потребностями, которые выражаются в том числе в религиозных представлениях граждан. Понятно, вместе с тем, что это потребует со здания адекватного механизма для своей реализации – и в этом моменте есть актуальный общественный запрос к отечественной юридической науке в том числе.
Список литературы
1. Koselleck, R. Critique and Crisis: Enlightenment and the Pathogenesis of Modern Soc iety / R.Koselleck.— Cambridge, Massachusetts: The MIT Press, 1988. — 204 p.
2. Law and Religion in Public Life: The Contemporary Debate / Ed. N.Hosen, R.Mohr. — London and New York: Routledge, 2011. — 274 p.
3. Law and Religion in Theoretical and Historical Context / Ed. P.Cane, C.Evans, Z.Robinson. —Cambridge: Cambridge University Press, 2008 — 328 p.
4. Saunders, D. Anti-Lawyers: Religion and the critics of law and state / D.Saunders. — London and New York: Routledge, 1997. — 183 p.
