САМОБЫТНОСТЬ СОВРЕМЕННОЙ ПРАГИ

Résumé: Лицо каждого современного столичного города определяется не только его историей и традициями, но и, прежде всего, его обособленностью по отношению к другим, отличающимся от него, иностранным городам.

Праге, столице Чешских земель, которая с 60-х лет XIX века бесспорно является чешским городом, в ходе современной истории необходимо было сохранить свою самобытность и обособленность от государств, на территории которых она находилась. Тем не менее, Прага до 1941 года являлась местом, где встречались, переплетались и сталкивались судьбы чешского большинства с судьбами немецкого и еврейского меньшинства. Такая трехмерность, характерная для целого ряда центрально-европейских городов, завершилась трагедией вывоза евреев во время Второй мировой войны а также изгнанием пражских немцев. Совершенно иной была ситуация в довоенное время: после коммунистического переворота в феврале 1948 года Прагу можно было назвать этнически гомогенным городом. Основной этнической группой, от которой чехи стремились отделиться, были чешские немцы. После того, как Прага стала советским городом, отсутствующего внутреннего национального недруга заменила структура вражеского империалистического лагеря. Третьим фундаментальным камнем пражской самобытности можно считать принадлежность к Европе, что, однако, вплоть до распада монархии носило характер германизации, хотя зарождающаяся в конце шестидесятых лет 19-го века чешская зарубежная политика и была ориентирована на сотрудничество с Францией и Россией. Вплоть до трагического послевоенного раздела Европы на восточную и западную части старый свет был связан с прогрессивными ценностями и традициями.

The identity of modern Prague

Résumé: The identity of every modern national city originates not only from its history and traditions, but mainly from its definition from other, different, foreign identities.

Prague, the capital city of the Czech lands, an explicitly Czech city since the eighteen sixties, has been forced to define itself in recent history from the countries in whose territory it was located. However, until 1941, Prague simultaneously represented an area where the fates of the Czech majority and the Germany and Jewish structured minorities met, interconnected and collided. This trinity, typical for a number of Central European cities, ended in the tragedy of Jewish transports during the Second World War and the expulsion and resettlement of the Prague Germans. Contrary to the pre-war situation, Prague following the Communist putsch in February 1948 was a nearly homogenous city from the aspect of nationality, whereas the Czech Germans could be considered the most significant element from which Czechs defined themselves from the aspect of nationality. During the period of the sovietised city, the absent internal national enemy was replaced with a construct from the enemy imperialistic camp. Europeanism can be considered the third founding stone of the Prague identity, although this mainly took the form of Germany until the end of the monarchy, even though the new Czech foreign policy counted on partnerships with France and Russia since the end of the eighteen sixties. The Old Continent was linked to advanced values and traditions until the tragic post-War division of Europe into West and East.

 Антропологи-урбанисты уверены, что история современных обществ – это история городов [9, C. 227]. Рассуждая о современном городе, нам приходится учитывать, что его образ постоянно меняется, вновь создается в каждое мгновение [1, C. 91]. Городской мир или, скорее, городские миры чувствительно реагируют на все политико-общественные изменения. Но современный образ города неразрывно связан с его историческим достоянием. Настоящее всегда нуждается в прошлом. Именно оно помогает выстраивать новое лицо города, помогает найти ему свое место в новой реальности, утвердиться в ней. И этот процесс невозможен без возникновения контрастов [6, C. 142­163]с другими городами. Причем такое отличие часто выражается в форме мифов. В нашем изложении мы будем основываться на теории британского антрополога Малиновского, в которой миф трактуется как некая общественная хартия [20], объясняющая и оправдывающая исторические причинные связи с точки зрения группового (а в случае национальных метрополий) и национального интереса.

Тот факт, что идентичность городских миров выстраивается на основе противопоставления с другими, можно проиллюстрировать на примере Праги, столицы земель Чешской и Моравской короны в 1918-1939 гг., после эры протектората Богемии и Моравии в 1945-1992 гг., а также во времена Чехословацкой республики. Но Прага для чехов всегда значила больше, чем просто глава земель или государства. Уже во времена второго этапа чешского национального движения, в процессе формирования современной нации Йозеф Юнгманн – основоположник чешского литературного языка – включил Прагу в собственный культурный проект, ставший обязательным для каждого сознательного чеха. В 30-е и 40-е годы XIX века Прага стала центром чешской народной мифологии.   Прежде   всего,   сам   город   был   символом   независимого   прошлого

«государства». С этого момента Прага метафорически персонифицировалась, представая в роли матери, матушки, королевы или вдовы умерших королей [18, C. 18]. Эти метафоры не были лишены смысла: в эпоху габсбургской монархии они создавали контраст с величественным и славным прошлым столицы чешского королевства и его печальным настоящим, когда Прага являлась лишь провинцией. Одновременно эти метафоры [38, C. 164­165] совмещали аллегорию Праги с аллегорией отечества. В это же время мы сталкиваемся с идеей Праги как города мифической княгини Либуше, города ста башен, Праги – города множества храмов. В качестве символа города был избран Вышеград – колыбель чешского просвещения, река Влтава, которая соединяла провинциальные части страны со столицей [45, C. 28, 30, 31­33], Карлов мост и Белая гора – место битвы, символизирующая в чешском восприятии потерю государственной независимости и 300 лет «Тьмы» [30, C. 48­49, 53­54; 28, C. 30­31, 34]. [19, C. 157.] Идентичность Праги, так, как ее создавали чешские патриоты, в первую очередь, отражала ее прошлое, никак не соприкасаясь с реальным настоящим, в котором развивался новый город с немецким городским управлением и рождающейся новой чешской элитой.

В революционные сороковые [48, C. 47­48; 30, C. 43­44], а в особенности позже, в шестидесятые годы XIX века Прага стала меняться, превращаясь из символа прошлой чешской славы в символ народной жизнеспособности. Успех чешского национального движения достиг кульминации с победой чешского кандидата на пост в городском управлении [5, C. 12; 22, C. 148­149]. Образ возрождающейся Праги продолжал существовать и дальше, но новая идентичность города была спровоцирована разделением на несколько национальностей внутри одного пространства. Теми «другими» стали пражские немцы и евреи, тяготеющие к немецкой культуре [4, C. 76­77; 8, C. 479]. В Праге стал выходить чешский ежедневник, были учреждены десятки чешских обществ, в 1868 году началось строительство Национального театра, атрибута воскресения народа [32, C. 7­8; 30, C. 45­48; 28, C. 31­33]. В 1880 году при переписи населения чешский язык, отождествляющийся с национальностью, был назван языком общения более 82 % жителей Праги [3, C. 30]. Развитию чешского самосознания помогла также индустриализация – люди, искавшие работу на фабриках, были выходцами из чешских районов Праги. Еще через два года был завершен процесс создания чешской национальной системы школ. Пражский университет был разделен на чешскую и немецкую части [7, C. 187­330]. Однако одновременно с этим происходит разграничение пражских общественных заведений (кафе, ресторанов, магазинов и даже мест для прогулок) [32, C. 8]. Тогда как немецкая и немецко-еврейская пражская элита вращалась на престижной улице На пршикопе, где находились банки и страховые компании (там же находились и немецкие учреждения), чешская Прага прогуливалась по бульвару Фердинанда (сегодня Народни), на котором доминантами были Национальный театр и чешское кафе «Славиа», оформленное в ярко выраженном славянском стиле [46, C. 74­78; 12]. Для демонстрации чешского национального самосознания пражане использовали цветовую символику (красный и белый), флаги, а также растения (славянская липа) [38, C. 173]. Позже стали прибегать к элементам народной культуры (народные костюмы, празднование масленицы) [32, C. 15]. Также чехи организовывали различные общественные праздники, открывали памятники (первым стал памятник Юнгманну [10, C. 54­64], насаждали иконографическую символику (аллегорические скульптуры Чехии и Славии, Полонии и Руссии, скульптуры выдающихся личностей чешской истории), тем самым условно отвоевывая городское пространство. Большой интерес вызывала также традиция гуситов [26, C. 51­66], закрепившаяся в чешском обществе в 60-е годы [26, C. 59], а также традиция народного возрождения.

Несмотря на национальную поляризацию, чешский средний класс с уважением относился к немецкой культуре, особо отмечая творчество поэта Просвещения Й. В. Гете, который для официальных кругов монархии был крайне проблематической личностью [32, C. 14­15]. Национальные конфликты возникали в основном в студенческой среде, достигая апогея накануне разделения университета [32, C. 17­18]. Индифферентными с точки зрения национальной принадлежности оставались лишь городские учреждения, полностью зависящие от монархии: католическая церковь, знать, армия, государственные чиновники [32, C. 11, 12­13]. В середине восьмидесятых пражский староста сформулировал антинемецкий миф о золотой славянской Праге [22, C. 158; 47, C. 163].

В 90-е годы XIX века чешское общество уже владело многими атрибутами современного гражданского общества. В Праге произошли географические изменения, город все более интенсивно сочетал прошлое с настоящим: объединение с чешскими пригородами и поселками [24, C. 135­203], исчезновение после реконструкции средневекового Еврейского города, одного из чудеснейших и древнейших европейских кварталов [27, C. 279­292], расширение границ и поглощение окрестностей по примеру остальных европейских городов. Современный урбанизм вносил изменения в план городской застройки, предлагая модель комфортного жилья для среднего класса, который отождествлялся с доходным домом, а также современным бульваром (как это произошло с Вацлавской площадью [44]). Низшие классы и небогатые люди среднего класса переселялись из центра Праги на быстро растущую периферию [22, C. 152]. Современный город нуждался в новых путях сообщения, качественной питьевой воде, канализации, электричестве, новых формах продаж (рынках), озеленении [27, C. 276; 17, C. 163­212].

Уже тогда жители Праги обеспокоились некоторым обезличиванием города, его  анонимностью, равнодушием, единообразием, т. н. «американизацией». Тогдашние современники сравнивали столицу с мощной машиной. Они впервые пережили чувство одиночества в густо заселенном пространстве [27, C. 289­290].

Все    эти   усовершенствования   проходили   одновременно   с    продолжающимся национальным разделением Праги и с обостряющимся национальным конфликтом, возникшим между чешскими и немецкими выпускниками университета [31, C. 26­28; 27,C. 277­278]. Выросшая самоуверенность Праги стала проявляться в демонстративном неприятии Вены [47, C. 164]. Возникал новый пражский миф, в котором Вена представала как мегаполис, выстроенный на чешские деньги, как приятное место для беспечной поверхностной жизни, но вместе с тем и как город, недружелюбный по отношению к чехам. Тогда как Прага воспринималась как матушка, Вене была предопределена роль мачехи [31, C. 20, 24, 26, 28]. Группа интеллектуалов, сосредоточившихся вокруг первого чехословацкого президента Масарика, использовала метафору распущенной Вены и Золушки–Праги. Они хотели видеть Прагу чешским политическим центром. Было распространено мнение, что Вена стала совсем чужой для чешского народа из-за ее централизованной  политики  [31,  C.  49;  к  политике  Вены  16,  C.  124].  Прага целенаправленно ориентировалась на Париж, Лондон и славянские метрополии  [13, C. 110­135; 22, C. 197; 40, C. 68­70; 41].

 Однако Прага периода Первой республики хотела войти в состав новой Европы как метрополия мирового уровня, которая одновременно является сердцем старого континента и выполняет роль своеобразного моста между Западом и Востоком. Но это, скорее, были всего лишь компенсационные мифы; по праву пользующимся самым большим уважением мировым городом номер один стал, несомненно, Париж [39, C. 18­19]. (Чехия продолжала главным образом ориентироваться на французское искусство [21, C. 254].) И с этим ничего не могла поделать даже средневековая история чешского государства, во главе которого когда-то стоял великий Карл IV, при котором возник миф о золотой Праге. И все же лозунг «Прага – город мирового значения» имел свой смысл: городское управление могло успешно требовать денег, необходимых для дальнейшей модернизации почти миллионной чешской метрополии [39, C. 19, к модернизации 42, C. 20­21, к большой Праге 11]. Витрина современной Праги, Вацлавская площадь, стала выполнять функцию народного центра (именно здесь праздновался день возникновения республики, тысячелетие св. Вацлава в 1929 году и т. д.) [44, C. 23­26]. Прага и дальше позиционировала себя чешским городом [39, C. 24­26], Матерью городов, городом славянским [29, C. 53] и европейским. Чешское правительство сознательно устанавливало контакты со столицами договорных держав [39, C. 19, 23]. Оно принимало и субсидировало русскую, украинскую и белорусскую белую эмиграцию [39, C. 23]. Современное чешское и чехословацкое самосознание Праги выстраивалось, прежде всего, на традиции гуситов  [49, C. 29], Возрождения [29, C. 54] и образования государства. Сердцем государственных торжеств стали Пражский град – резиденция президента и Староместская площадь – место, где находилось городское управление [39, C. 26]. Пражские немцы же наоборот переживали кризис: после войны немецкие националисты даже рассматривали вариант перемещения пражского немецкого университета в Либерец, неофициальную столицу чешских немцев [29, C. 55]. В тридцатые годы, когда в квартале Бубенеч был создан немецкий островок, т. н. «Малый Берлин» [40, C. 68], город как магнитом начал притягивать богатых чешских немцев и немецких евреев. В это время волна беженцев из Германии и Австрии закрепила за этим городом звание столицы европейского значения. Позже здесь образовался один из важнейших центров антигитлеровской эмиграции [14; 2]. Прага была признана столицей государства, которое обоснованно называло себя островом демократии. Вопреки активизации немецкого и чешского правого политического крыла чешско-немецкий культурный обмен достиг в 1933 и 1936 гг. своего пика именно в Праге [40, C. 73­77].

После мюнхенского соглашения в период т. н. «Второй республики» и во время протектората Богемии и Моравии Прага опять была вынуждена искать свою идентичность [35], и теперь уже при крайне неблагоприятной внешнеполитической ситуации [23]. Прага времен протектората должна была определиться, прежде всего, по отношению к Лондону, в котором нашло убежище покинувшее родину чехословацкое правительство [38, C. 52]. Лондон определили как вражеский сионистский город. Традиции гуситов и Первой республики приобрели в протекторате отрицательное значение. Этот односторонний взгляд исходил из обычая идеологии протектората: дескать, чешскому народу и Праге посчастливилось попасть под охрану немецкого рейха. Поэтому источником положительных ценностей и основ в поиске новой идентичности Праги стали исторические фигуры св. Вацлава и Карла IV. [33, C. 382­384]. Первая толковалась как признание превосходства немецкого народа и немецкой Европы, князь Вацлав якобы пожертвовал своей жизнью во имя преданного союза чехов с немцами. Карл IV упоминался как правитель немецкого народа Священной римской империи, в состав которой входила и Прага. Памятные места времен Первой республики сохранились и в период протектората, став однако местами, где жители Праги демонстративно проявляли лояльность к правительству коллаборационистов и к третьему рейху. Архитектурная уникальность Праги подчеркивалась в контексте построек в стиле барокко, связанных с эпохой правления Габсбургов. Немцы пока толерантно воспринимали культурное (не политическое) чешское народное возрождение, чего нельзя было сказать о чешском и пражском славянстве. Однако идентичность Праги можно было интерпретировать и как результат модернизации, хотя на нее не хватало финансовых средств.

В конце второй мировой войны Прага была в числе всего нескольких городов Центральной Европы, которые практически не были разрушены [42, C. 23]. С приходом Красной армии новая идентичность города опять начала основываться на традиции гуситов [42, C. 24]. В послевоенное время возрос и укрепился культ Яна Гуса, который лег в основу Возрождения, а теперь уже и национального сопротивления [42, C. 24]. Традиция протектората и чешско-немецкого сотрудничества была полностью отвергнута, все центры немецкой культуры были уничтожены [17, C. 380­381]. Возродился миф славянского города: братская русская армия спасла славянскую Мекку. В 1945 году глава города назвал Прагу предмостьем Москвы – матери всех славянских городов [37, C. 37; 33, C. 387­388]. Уже в 1947 году в чешской столице появилась Московская улица [37, C. 387]. Послевоенная Прага продолжала видеть себя в качестве моста между европейским Востоком и Западом [37, C. 38].

После февральского коммунистического переворота (1948) традиция гуситов соединилась с традицией рабочего движения [15, C. 172]. Теперь уже Прага представляла себя не посредником между Западом и Востоком, а просто славянским городом [37, C. 38­39]. Центральная Европа перестала существовать, и быстро советизируемый город особо подчеркивал свою связь с другом на вечные времена – Советским Союзом [43, C. 39; 37, 39]. Сохранился только один миф – миф Матушки Праги. В первые годы после освобождения коммунистическая пропаганда отравила самые заветные места Праги, включая Вацлавскую площадь [43, C. 42­43], на которой проходила панихида по Сталину (1953). Но очень скоро режиму, больному гигантоманией, и этого стало мало. Прага должна была получить новый идейный центр, напротив нового памятника Сталину (1955) в районе Летна  [10, C. 205; 43, C. 45]. Параллельно шло  строительство новых социалистических площадей, в первую очередь именно в Летна [43, C. 45­46; 34, C. 276].

Коммунистическое городское управление хотело сделать из Праги образцово-показательный социалистический город, гордость и сердце республики, город с богатой памятью [37, C. 38]. Этой идее соответствовал и внешний вид новой Праги: пятиугольные звезды, красные флаги, улицы, переименованные в честь важных коммунистических деятелей и представителей пролетарского движения [34, C. 268­270]. Памятники Т. Г. Масарику, который был объявлен буржуазным президентом, были устранены [43, C. 40­41; 10, C. 201­202]. Пражская архитектура раболепно копировала советские образцы т. н. сталинского ампира. Новыми доминантами Праги стал отель «Интернациональ» [25, C. 394; 34, C. 279­281] и в 1955-1962 гг. памятник Сталину, согласно официальной пропаганде являющийся доказательством искренней благодарности, который в народе называли «очередью за мясом». Символические перемены в городе фиксировали и три новых музея: им. Ленина, Музей начала пролетарского движения и музей Готвальда [36,

C.     47­50; 34, C. 281­283]. Вацлавской площади, на которой находилось множество магазинов, была отведена роль витрины социалистической роскоши [34, C. 283­284; 44, C. 36­42].  Народные  протесты  после  августовской  советской  оккупации  в  1968  на«Вацлаваке» стали для режима весьма неприятным сюрпризом.

Но декларируемая и реальная идентичность города не сходилась и с другой точки зрения. После войны из Матушки Праги были выселены немцы, в начале 50-х – политически ненадежные семьи, буржуазные элементы [22, C. 275; 37, C. 39]. Выжившие евреи в этот период столкнулись с антисемитизмом на государственном уровне. Во всех учреждениях прошли политические чистки. В действительности Прага больше всего соответствовала другой характеристике – «самая высокая сторожевая башня нового социалистического порядка» [43, C. 39].

Не удавалось также увязать старинный характер Праги с потребностями ее модернизации: пражская промышленность отставала [22, C. 197], центр города дряхлел, новый режим направил все силы на строительство и перестройку жилья на периферии, город отставал со снабжением, ситуация с общественным транспортом была катастрофической, город переполняли автомобили, метро, построенное в 70-ые, технически устарело. Прага, пронзенная автомагистралью, превратилась в перекресток [42, C. 29], полностью потеряв свой человеческий размер [42, C. 25­26]. Совершенно не хватало государственной заботы о достопримечательностях, несмотря на то, что в начале 70-х исторический центр города был объявлен государственным архитектурным заповедником [42, C. 27­29]. Власти тщетно боролись с квартирным кризисом, который лишь частично разрешился благодаря новому символу социалистического города – бескрайним районам со слабой инфраструктурой, во втором поколении выстраиваемым из бетонных панелей. Нулевая внешняя индивидуализация полностью соответствовала нулевой гражданской активности [34, C. 286­289].

Заключение.  Создавая  свою  идентичность,  Прага  постоянно  сталкивалась  с государственными и политическими потрясениями. Ее декларируемый внешний вид всегда реагировал на политические и общественные изменения. При благоприятной политической обстановке Прага могла подчеркнуть в качестве интегрального элемента идентичности свое европейское самосознание, а при неблагоприятных исторических условиях, так же как при тоталитарных режимах, она однозначно определяла конкретного врага: Вену, демократию Первой республики, немцев, капиталистический режим. Эти образы, стереотипы и мифы представляли собой немалый социальный капитал, которым пользовались политики всех режимов.

Список литературы

1. Augé M. Antropologie současných světů. ­ Brno: Atlantis, 1999.

2.       Becher  P.,  Heumos  P.  Drehscheibe  Prag.  Zur  deutschen  Emigration  in  der Tschechoslowakei 1933-1939. ­ München: Oldenbourg, 1992.

3.   Boháč A. Hlavní město Praha. Studie o obyvatelstvu. ­ Praha: Státní úřad statistický,1923.

 4.      Cohen G. B. Němci v Praze 1861-1914. ­ Praha: Univerzita Karlova v Praze,Nakladatelství Karolinum, 2000.

 5.     Dějiny obecní správy král. hlav. města Prahy za léta 1860-1880. Díl prvý. Léta 1860-1870. Prvý svazek. ­ Praha: Obec královského hlavního města Prahy prací městského archivu, 1903.

6.    Eriksen T. H. Antropologie multikulturních společností. Rozumět identitě. ­ Praha, Kroměříž: Triton, 2007.

7.     Havránek J. (ed.). Dějiny Univerzity Karlovy III. 1802-1918. ­ Praha: Univerzita Karlova v Praze, 1997.  

8.    Havránek J. Sociální struktura pražských Němců a Čechů, křesťanů a židů ve světle statistik z let 1890-1930. ­ Český časopis historický. ­ 1995. ­ V. 93. ­ No. 3.

 9.    Heidemann F. Ethnologie. Eine Einführung. ­ Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2001.

10. Hojda Z., Pokorný J. Pomníky a zapomníky. 2. vydání. ­ Praha, Litomyšl: Paseka, 1997. 

11.   Holec F. Zápas o velkou Prahu. ­ Pražský sborník historický 1969 - 70. ­ Praha: Orbis 1970. ­ P. 117-136.

12. Holub K. (ed.). Velká kavárna Slavia. ­ Praha: Jan Hovorka, 1998. 

13.    Horská P. Praha - Paříž. K zahraničně politické orientaci pražské městské rady na přelomu 19. a 20. století. ­ Pražský sborník historický. ­ 1987. ­ V. XX. ­ Praha: Panorama.P. 97-137. 

14.   Hyršlová K. Česká inteligence a protifašistická fronta (K bojům a svazkům třicátých let). ­ Praha: Melantrich, 1985.

15. Kohout J., Vančura J. Praha 19. a 20. století. ­ Praha: SNTL, 1986. 

16. Kořalka J. Češi v habsburské říši a v Evropě 1815-1914. Sociálněhistorické souvislosti vytváření novodobého národa a národnostní otázky v českých zemích. ­ Praha: Argo, 1996.

17.   Láník J., Vlk J. (red.). Dějiny Prahy II. Od sloučení pražských měst v roce 1784 do současnosti. ­ Praha, Litomyšl: Paseka, 1998.

 18. Macura V. Znamení rodu /České obrození jako kulturní typ/. ­ Jinočany: H & H., 1995.

19. Macura V. Obraz Prahy v české obrozenecké kultuře. In: Město v české kultuře 19. století. Studie a materiály I. ­ Praha: Národní galerie, 1983. ­ P. 154-167.

20.   Malinowski B. The Foundations of Faith and Morals. ­ London: Oxford University Press, 1936.

21. Michel B. Praha město evropské avantgardy 1895-1928. ­ Praha: Argo, 2010. 

22.   Míka Z. (ed.). Dějiny Prahy v datech. Vydání druhé, doplněné a upravené. ­ Praha: Mladá fronta, 1999.

23. Pasák T. Český fašismus 1922-1945 a kolaborace 1939-1945. ­ Praha: Práh, 1999. 

24.   Pešek J. Od aglomerace k velkoměstu. Praha a středoevropské metropole 1850-1920. Documenta Pragensia, Monographia. 1999. ­ V. 9. ­ Praha: Scriptorium.

25. Poche E. Prahou krok za krokem. ­ Praha: Panorama, 1985. 

26. Rak J. Bývali Čechové. ­ Praha: H&H, 1994. 

27.    Soukupová B. Asanace a Velká Praha - symboly modernizace Prahy v posledním desetiletí 19. a v prvním desetiletí 20. století. In: Kladiwa P., Zářický A. (eds.). Město a městská společnost v procesu modernizace 1740-1918. ­ Ostrava: Ostravská univerzita v Ostravě, 2009. ­ P. 275-292.

28.   Soukupová B. Czech Natinal Identity and Prague. Sacral and Profane Places in the Metropolis. Journal of Urban Ethnology. 2005. ­ V. 7. ­ P. 25-43.

29. Soukupová B. Česká a německá společnost středních vrstev v Praze v realitě unitárního Československa 1918-1929. Několik poznámek k tématu konfrontace ideálu demokracie s nacionalismem. Lidé města 5. Společnost - postoj - konflikt. ­ Praha: Institut základů vzdělanosti Univerzity Karlovy, 1994. ­ P. 47-79.

30. Soukupová B. Česká národní identita a Praha. Sakrální a profánní místa ve velkoměstě.In: Sfera sacrum i profanum w kulturze współczesnych miast Európy środkowej. Pod redakcją naukowa Adama Koseskiego i Andrzeja Stawarza. ­ Warszawa, Pułtusk: Polskie Towarzystwo Etnologii Miasta, 2004. ­ P. 41-56.

31.   Soukupová B. Česká společnost před sto lety. Identita, stereotyp, mýtus. ­ Praha: Sofis,2000. 

32. Soukupová B. České a německé spolky v Praze v 60. až 80. letech 19. století. Soužití a kulturní výměna. In: Lidé města 1. Pražané jiní - druzí - cizí. ­ Praha: Ústav pro etnografii a folkloristiku ČSAV, 1992. ­ P. 7­28.

33.   Soukupová B. Deklarovaná „oficiální“ identita poválečné Prahy v čase přechodu od demokracie k totalitě. In: Fejtová O., Ledvinka V., Pešek J. (eds.). Evropská velkoměsta mezi koncem války světové a války studené (1945-1989). Documenta Pragensia. 2011. ­ Vol. XXX. ­ Praha: Scriptorium, 2011. ­ P. 375-400.

34.   Soukupová B. Father Frost Welcomes You ort he Myth of New Prague as a Beautiful City in a Socialist Way. Urban people. ­ 2009. ­ V. 11. ­ No. 2. ­ P. 263-290.

 35.    Soukupová B. Mýty Prahy v krátkém období druhé republiky: Hledání cest k nové identitě české metropole. In: Soukupová B., Hroch M., Salner P., Pauknerová K. Cesty urbánní antropologie. Tradice - nové směry - identita. Urbánní studie, sv. 4. ­ Praha: Fakulta humanitních studií Univerzity Karlovy v Praze, 2013. ­ P. 25-71.

36.     Soukupová B. Paměť sovětizovaného města (příklad Prahy). In: Soukupová B., Novotná H., Jurková Z., Stawarz A. (eds.). Evropské město. Identita, symbol, mýtus. ­ Bratislava: Zing print, 2010. ­ P. 36-53.

37.     Soukupová B. Praha - český obraz (autostereotyp) a mýtus evropské metropole. K podobě a funkci mentálních obrazů. In Miasto w obrazie, legendzie, opowieści… Pod redakcja naukowa Róży Goduli Węcławowicz. ­ Wrocław, Kraków: Polskie Towarzystwo Ludoznawcze, Uniwersytet Wrocławski, 2008. ­ P. 29-40.

38. Soukupová B. Praha - mýtus českého a slovanského města: Mobilizace národní identity nebo protiněmecký konstrukt? In: Bittnerová D., Moravcová M. (eds.). Etnické komunity. Vyjednávání pozice v majoritě. ­ Praha: FHS UK, 2012. ­ P. 163-186.

39.   Soukupová B. Praha - tradiční česká a nová státní metropole: Mýtus a identita. K roli mýtů jako součásti ideologie nového češství a českoslovenství. In: Soukupová B., Hroch M., Scheu H. Ch., Jurková Z. (eds.). Mýtus - „realita“ - identita. Státní a národní metropole po první světové válce. Urbánní studie, sv. 3. ­ Praha: Fakulta humanitních studií Univerzity Karlovy v Praze, 2012. ­ P. 9-31.

40. Soukupová B. Pražská společnost středních vrstev v letech 1930-1938. K perspektivám mezietnického soužití na území jednoho státu. In: Lidé města 6. Město a jeho kultura. ­ Praha: Institut základů vzdělanosti Univerzity Karlovy, Nadace Ethnos, 1994­1996. ­ P. 66-92.

41.   Soukupová B. Reprezentanti slovanského jihu hosty na Jubilejní výstavě /r. 1891/ a Národopisné výstavě českoslovanské /r. 1885/ v Praze. K otázce konstruování a funkce obrazu „bratrských“ etnik. Lidé města 9. Mezietnické dialogy. ­ Praha: Institut základů vzdělanosti, Nadace Ethnos, 2006. ­ P. 67-82.

42.   Soukupová B. Klub za starou Prahu, památky a paměť. Reflexe starobylosti a krásy města v české společnosti koncem 19. a ve 20. století. In: Soukupová B., Novotná H., Jurková Z., Stawarz A. (eds.). Město - identita - paměť. ­ Bratislava: Zing print 2007. ­ P. 14-32.

43.   Soukupová B. Tvář města od konce druhé světové války do současnosti. Na příkladu židovské Prahy. In: Tożsamość społeczno-kulturowa miasta postindustrialnego w Europie środkowej. Pod redakcją Bogdana Klocha i Andrzeje Stawarza. ­ Rybnik, Warszawa: Muzeum w Rybniku, Polskie Towarzystwo Etnologii Miasta, Stowarzyszenie inżynierów i techników górnictwa, 2005. ­ P. 43-53.

44.    Soukupová B. Václavské náměstí - proměny pražského korza v moderní době. In: Ferenčuhová S., Galčanová L., Vacková B. (eds.). Československé město včera a dnes: Každodennost - reprezentace - výzkum. ­ Červený Kostelec, Brno: Pavel Mervart, Masarykova univerzita, 2010. ­ P. 11-47.

45.    Soukupová B. Vltava a Praha: partnerství a rivalita. Vltava jako symbol češství a českoslovenství. In: Miasto po obu brzegach rzeki - różne oblicza kultury. Pod redakcją naukou Andrzeja Stawarza. ­ Warszawa: Polskie Towarzystwo Etnologii Miasta, Muzeum Historyczne m.st. Warszawy, Muzeum Niepodległości w Warszawie, 2007. ­ P. 23-46.

46.   Soukupová B., Novotná H. Kavárna, kavárníci a kavárenští hosté. Několik poznámek k fenoménu pražských kaváren. Journal of Urban Ethnology. ­ 2006. ­ V. 8. ­ P. 73-90.

 47.     Svatošová H. Od napodobování k soupeření. Praha a Vídeň v letech 1861-1918 z pohledu pražské samosprávy. In: Fasora L., Hanuš J., Malíř J. (eds.). Brno Vídni, Vídeň Brnu. Zemské metropole a centrum říše v 19. století. ­ Brno: Matice moravská pro Výzkumné středisko pro dějiny střední Evropy: prameny, země, kultura, 2008. ­ P. 157-171.

48. Urban O. Česká společnost 1848-1918. ­ Praha: Svoboda, 1982. 

49.       Vojtíšek V. Mluva dějin. In: Vojtíšek V. (red.). Praha v obnoveném státě československém. ­ Praha: Rada hlavního města, 1936. ­ P. 24­37.

* Публикация подготовлена при поддержке Grant GA CR P 410/12/2390 Myth and „reality“ of Central-European metropolises drring the formation of (trans)natinal identities. Prague, Bratislava, Warsaw, Cracow, Vienna.