23 апреля 2016г.
Проблема языковой репрезентации концептов пространства и времени до сих пор продолжает оставаться в центре внимания лингвистов несмотря на наличие многочисленных исследований подобного рода в отечественной и зарубежной науке. Поскольку речь в данном случае идёт об основных константах человеческого бытия, с учётом очевидного факта нерасторжимости и, в то же время, принципиальной разнородности этих феноменов не вызывает удивления то обстоятельство, что до сих пор не существует единства мнений относительно природы родства локальных и темпоральных языковых маркеров. Речь идёт о том, являются ли временные показатели результатом метафорического переноса из системы пространственных понятий, либо они возникли как производные от локально-референциального прототипического ядерного значения, либо языковые средства для создания пространственной и временной референции в известных пределах взаимозаменяемы [7].
На наш взгляд, некоторую однозначность в решение данной проблемы вносит научная позиция А.Н. Павленко, которая, апеллируя к понятию «пространственно-временное состояние» (Е.Г. Хомякова) или «лингвистическое пространственно-временное состояние» (В.Ф. Прохоров, Т.Н. Прохорова), предлагает возвести данное понятие в статус исходного, первичного субконцепта в становлении концептов «Пространство» и «Время» [здесь и далее см.: Павленко 2003: 9-14[. Попутно отметим, что в аналогичном смысле немецкие исследователи К. Бройер и Р. Доров употребляют термин Raumzeit, говоря о пропагандировании нового физического воззрения на универсум (Hawking 1988), противостоящего эйнштейновской теории относительности. В этом ключе человек воспринимает время и пространство не в их корреляции друг с другом, а как единое целое в своём повседневном опыте, в частности, в концепте «Движение», который можно определить как изменение места во времени [6].
А.Н. Павленко приводит мнение В.Ф. и Т.Н. Прохоровых, которые отмечают следующее: «если в философском понимании пространство и время пересекаются как атрибуты материи, то в лингвистическом аспекте это пересечение трактуется как языковое выражение мысленного обращения (безотносительно ко временной форме этого события) к событиям прошлого. Это пересечение может иметь грамматически выраженную форму настоящего, будущего или прошедшего времени. Но основным семантическим содержанием речевого события остаётся обращение к прошлому не только по отношению ко времени, но и к ментальному пространству. Именно оно доминирует, создавая смысловую двуплановость рассматриваемого состояния» [цит.по: 4, c. 10].
Таким образом, констатирует исследователь, лингвистическое пространственно-временное состояние следует понимать как двучленную категорию с выделением имён пространственной ориентации и глагольного времени, т.е. категорию грамматики, являющуюся специфическим отражением объективного времени и служащую для темпоральной локализации события или состояния, о котором сообщается [Там же].
Далее А.Н. Павленко отмечает национальную специфику способов манифестации лингвистического пространственно-временного состояния. Так, например, в системе немецкого языка эта специфика проявляется в двух значениях направленности данного состояния – антропоцентричной и антропоцентрипетальной, т.е. в преобладании либо мысленного перемещения субъекта в пространстве и времени (от центра, каковым он сам, субъект, является, к периферии), либо мысленного перемещения субъектом пространства и времени по направлению к себе (от периферии к центру) с выражением псевдоагентивности перемещающегося единства двух категорий [4, c. 6; 14].
По мнению исследователя, в системе немецкого языка пространство и время изначально не дифференцировались и даже отождествлялись, а пространственно-временное состояние в целом может быть представлено разными морфологическими единицами в их комплексе (существительными, наречиями и производными от соответствующих существительных и прилагательных), круг которых, однако, достаточно ограничен, а также специализированными глагольными лексемами абстрактного субъектного перемещения, подпадающими под категорию (морфо)синтаксического плана, и отдельными словосочетаниями как единицами синтаксического уровня. При этом, резонно отмечает А.Н. Павленко, единичные лексемы в большей степени репрезентируют латентное пространственно-временное состояние, а эксплицированное состояние, сознательно конструируемое и стилистически значимое, обнаруживается только на уровне высказывания [4, c. 14-15].
В подобном контексте особую актуальность приобретает концепция М.В. Никитина, предложившего рассматривать проблему с учётом факта дихотомии понятий топохроноса как образа «некоего фрагмента единого пространства – времени, наполненного и меняющегося в соответствии с законами реального мира» и хронотопа, восходящего к теории М.М. Бахтина и представляющего собой форму подачи (репрезентации изображения) пространственно-временных отношений, обусловленных спецификой протекания мыслительных процессов, обстоятельствами и условиями коммуникации, прагматическими задачами общения, исторически сложившимися моделями системы жанров, стилей и т.п. [здесь и далее см.: 3, с. 53].
Важно, по мнению учёного, что «реальный топохронос как реконструкция пространственно- временной стороны сообщений о мире может разительно отличаться от того, как он подан хронотопом, т.е. от буквально выраженных содержания и структуры вербальных форм». Таким образом, «хронотоп по-своему структурирует, но отнюдь не пространство и время как таковые, а их речемыслительную репрезентацию, т.е. ментальный процесс речевого отображения топохроноса в каком-то конкретном случае» [Там же].
Примечательной в данном плане видится и концепция соотношения времени, пространства и языка, представленная в докторской диссертации А.А. Худякова (2001), исследующего семиозис простого предложения. В предложении, трактуемом в качестве продукта первичного семиозиса, т.е. в его номинативном плане, согласно исследователю, «превалирующим является пространственное измерение», однако в предложении, которое рассматривается как продукт вторичного семиозиса, т.е. в высказывании, доминирует временной аспект, «ибо в этой своей ипостаси предложение не только номинирует и коммуницирует некое событие, но и само является неким (речевым) событием, протяжённым во времени». Временной аспект, констатирует А.А. Худенко, «не исключает, а, напротив, инкорпорирует пространственный подобно тому, как коммуникативный аспект не исключает, а включает в себя номинативный» [5, с. 8].
В свою очередь, например, О.И. Москальская считает, что время и пространство как однопорядковые явления образуют единую локально-временную ось высказывания. При этом временная отнесённость высказывания включена в категорию предикативности и рассматривается в качестве одного из обязательных признаков предложения, т.к. она выражается регулярно в каждом предложении грамматическим способом, а локальная отнесённость не имеет морфологического выражения, и единственным способом её уточнения служат обстоятельства места [2, c. 109; 112].
Однако, в частности, М.Г. Лебедько, ссылаясь на мнение Е.В. Падучевой (1999), подчёркивает то обстоятельство, что язык не даёт оснований для слишком тесной ассоциации времени и пространства. Во всяком случае, считает исследователь, слова «время» и «пространство» (а тем более обозначение частей того и другого) относятся к разным таксономическим категориям [1, c. 6].
По нашему мнению, в ситуации существующей полифонии точек зрения на интерпретируемую проблему вполне очевидным является тот факт, что заключительный «аккорд» в дискуссии о языковом времени и пространстве ещё не прозвучал, а сам вопрос требует дальнейшего теоретического осмысления. Однако принципиальным тезисом в рамках концепции лингвистического пространственно-временного состояния видится признание факта перманентной и суть имманентной ретроспективной ориентации речевого субъекта, т.е. его апелляции исключительно к прошлому опыту, при формировании им высказываний пространственно- временной семантики.
Список литературы
1. Лебедько М.Г. Когнитивные аспекты взаимодействия языка и культуры: сопоставление американской и русской темпоральных концептосфер: автореф. дис. … д. фил. н. М., 2002. 44 с.
2. Москальская О.И. Грамматика текста: Учеб. пособие. М.: Высшая школа, 1981. 183 с.
3. Никитин М.В. Пространство и время в ментальных мирах // Когнитивная лингвистика: Ментальные основы и языковая реализация: Сб. ст. к юбилею проф. Н.А. Кобриной: В 2-х ч. Ч.1. Лексикология и грамматика с когнитивной точки зрения / Отв. ред. Н.А. Абиева, Е.А. Беличенко. СПб.: Тригон, 2005. С. 52-63.
4. Павленко А.Н. Лингвистическое пространственно-временное состояние в картине мира носителей современного немецкого языка: автореф. дис. … к. фил. н. Белгород, 2003. 19 с.
5. Худяков А.А. Семиозис простого предложения: автореф. дис. … д. фил.н. СПб., 2001. 38 с.
6. Breuer Ch., Dorow R. Deutsche Tempora der Vorvergangenheit. Trier: Wissenschaftlicher Verlag, 1996. 85 S.
7. Wunderlich D. Raum, Zeit und das Lexikon // Sprache und Raum: psychologische und linguistische Aspekte der Aneignung und Verarbeitung von Räumlichkeit; ein Arbeitsbuch für das Lehren von Forschung / Hrsg. von Harrj Schweizer. Stuttgart: Metzler, 1985. S.66-89.
