23 апреля 2016г.
Цель статьи – рассмотрение специфических особенностей изображения похоронных обрядов в современной приходской литературе. Материалом исследования служит рассказ современного писателя, этнографа и православного священнослужителя Александра Шантаева «Отпевание в Зачерчном».
Приходская проза – набирающее силу явление сегодняшнего отечественного литературного процесса. Уходящее корнями в прозу деревенщиков, оно особым образом интерпретирует тему русского села и проблему национального характера деревенского жителя, что связано с православно-религиозным авторским взглядом на мир писателей-священнослужителей, многие из которых вместе с читателем открывают для себя ранее незнакомую реальность русского села рубежа XX – XIX веков.
В настоящее время традиции отечественной приходской прозы развиваются благодаря творчеству Ярослава Шипова, Александра Шантаева, Саввы Михалевича, Алексия Лисняка, Александра Дьяченко и др. В их произведениях отражаются реалии деревенского церковного быта: богослужебные действия, характер взаимоотношений священника и прихожан, а также с обществом «за церковной оградой», социальные проблемы русской глубинки. Немаловажную роль в этих произведениях играет изображение церковных действий, среди которых наиболее продуктивными являются таинства предсмертного цикла (исповедь, причащение, соборование), а также похоронные обряды.
Типичная модель изображения отпевания покойника, совершаемого на дому, отражена в рассказе протоиерея Александра Шантаева «Отпевание в Заречном». Данная модель включает следующие этапы:
- путь священника к дому покойного;
- обстановка в доме: интерьер, детали быта;
- описание внешности покойника;
- описание родственников умершего (действия, реплики, одежда, жесты);
- ход самого обряда.
Очевидно, что предложенная схема является достаточно условной и может отражаться в произведениях в расширенном или усеченном вариантах, а порядок следования ее этапов не является строго закрепленным и в ряде случаев предполагает произвольный характер. Тем не менее, данная схема отражает основные тенденции изображения похоронных обрядов в современной приходской литературе.
В рассказе «Отпевание в Заречном» первый этап – путь священника к дому покойного – отражает реалии русской деревенской жизни. Здесь важную роль играют пейзажные зарисовки и бытовые описания: «… а так здесь суровая меховая растительность, ели (медвежья хвоя), снег в сине-зеленом, гулкие березовые стволы, щепа, с холмов скатывающиеся обеленные равнины с деревушками на кромке, с домишками на кручах, заборами в сурике, бурыми срубами, пухнущими белым дымом трубами» [3, c.121].
Автор обращает внимание на традиционные моменты приготовления к проводам покойного (крышка гроба у входа в дом), а также типичные черты поведения родственников: «Мужчины обычно курят у крыльца, перед выносом; на душной тесной кухне снуют одновременно множество женщин в черных косынках» [3, c.121]. Здесь говорится о своеобразном этикете в отношениях между священником и родными умершего: «Мне следует здесь (на кухне – И.Л) только поздороваться – и сразу в залу, к покойнику» [3, c.121]. Последний пример указывает на негласное требование к несколько дистанцированному характеру этих взаимоотношений: священник не принимает участие в общей домашней суете, краток и сдержан, его реплики касаются исключительно требы (в редких случаях он может задать несколько вопросов о жизни покойного). Подобная внешняя безучастность во многом обусловлена тем, что с точки зрения христианской религии таинства и обряды подготовительного предсмертного цикла (исповедь, причастие, соборование) более значимы для решения загробной участи человека, чем отпевание, проводы и поминальный обед. Именно они предполагают активное совместное участие духовника и исповедующегося, а от последнего требуют глубокого искреннего покаяния, а порой и существенного пересмотра собственной жизни.
Следующий этап связан с описанием домашней обстановки. Повествователь обращает внимание на определенные детали интерьера, которые, с его точки зрения, могут рассказать о покойном, его семье, предках, их образе жизни, отношении к вере. В рассказе «Отпевание в Заречном» в поле зрения священника попадает старинная икона «… примерно двухсотлетней давности, старательного письма» [3, c. 122], а также фотографии, по которым рассказчик пытается словно «заглянуть в прошлое» семьи, определить эпоху, когда они были сделаны, социальный статус изображенных на них людей. Останавливаясь на фотографии белолобого мальчика, автор невольно бросает взгляд на покойного, пытаясь выявить внешнее сходство.
На следующем этапе рассматриваемой схемы внимание повествователя приковано к внешности умершего человека, изображение которой включает два плана. С одной стороны, речь идет о создании чисто физиологического портрета. При этом автор пытается уловить своеобразные отпечатки смерти в облике покойного: «Человек лет сорока пяти, жидкие волосы на правый пробор (…). Лицо волне ничего, нимало не смазанное смертью, вот разве губы, словно раскрашенные густой красно-коричневой помадой, запекшиеся по краю, губы страдания...» [3, c. 123]. Однако внешнее описание расширяется за счет второго плана, который условно можно назвать метафизическим. Вглядываясь в лицо умершего, автор невольно пытается уловить состояние его души, перешедшей в вечность и открывшей для себя новую реальность. В данном случае можно говорить и о своеобразной попытке вступить в общение с новопреставленным: «Он лежит тихий и будто важный, будто остепенившийся на момент, углубившись в серьезность минуты: «Умереть вот пришлось…» – «Да, брат, бывает…»» [1, c. 122].
Можно предположить, что в определенный момент возникает своеобразный мотив «преображения», связанный с личностью умершего человека. Повествователь словно пытается приоткрыть читателю тайну смерти: перед ним лежит не просто мертвое тело, а полноценная личность, перешедшая в иной мир и свидетельствующая о нем оставленным на земле родным.
Пример подобного преображения можно найти в рассказе священника Александра Дьяченко «Иван», в котором речь идет о непростом пути к Богу товарища священника-повествователя: «Я взглянул на Ивана и остановился в изумлении. Вместо добродушного простоватого мужичка-лесовичка в гробу лежал древний римлянин, и не просто римлянин, а римский патриций. Лицо изменилось и превратилось в лик. Словно на привычных узнаваемых чертах лица проступило внутреннее состояние его души [1, c. 30].
Мотив преображения характерен и для прозы протоиерея Саввы Михалевича. В его повести «Год на сельском приходе» присутствует упоминание об отпевании пожилой прихожанки, в котором передается портрет усопшей женщины: «В гробу ее лицо было умиротворенным и тихим» [2, c. 117]. При этом подчеркивается, что существует и противоположная тенденция, зафиксированная в сознании опытного священнослужителя. Данное наблюдение сочетает в себе как духовный, так и чисто физиологический фактор: «У некоторых покойников остается выражение боли и ужаса, иногда усугубляемое отеком лица» [2, c. 117].
Еще один важный этап развития сюжета связан с действиями и репликами родственников новопреставленного. Их слова и поступки отражают традиционные, частично ритуализованные формы народной жизни. При этом они помогают автору и читателю выстроить некоторую ретроспективу, «познакомиться» с покойным, узнать его имя, отдельные факты его биографии: работа, семейное положение и т.д. «Я уже успел узнать из разговоров, что покойный, по имени Валентин, прежде был трактористом» [3, c. 124]; «Вспоминаю (…) слова какой-то бабки в полголоса у моего уха: «Не женатый был, женщины были, а так нет, и детей не оставил… Так и жил возле матери…» [3, c. 126].
При этом «знакомстве» возникают черты идеализации новопреставленного, родственники отмечают ряд наиболее значимых его достоинств (приветливость, вежливость, внимание к людям, трудолюбие т.д.): «Ой, Валя, да как же ты наш безотказник, кто же теперь нам снег-то отгребет… [3, c. 124]. «И вьется кружево общего причитания: «Ох ты наш миленький! Бывало мимо идешь и скажешь: как дела, Марковна? Никогда не пройдешь не поздоровашись» [3, c. 124]. При этом положительные качества остальных родственников (братьев, сестер) могут умаляться по сравнению с достоинствами покойного, о чем свидетельствуют причитания матери умершего над гробом: «Валенька мой, золотенький, на что твои сестра и братья золотые, а ты самое золотко! (…) Сестры-то разъедутся, братья не покажутся, а ты один обо мне заботился!..» [3, c. 125].
Отдельные реплики родных у гроба Валентина во многом соотносятся с наблюдениями повествователя в части описания внешности покойного. К ним относятся следующие высказывания: «Как живой (…) Хороший-то какой! Не прохворался» [3, c. 124]. С бытовой точки зрения эти высказывания говорят о том, что покойный после смерти мало изменился внешне, возникает ассоциативный ряд смерть / сон. В глубинном смысле это может восприниматься как своеобразный оберег от смерти, свидетельство победы над ней. С опорой на народное мировоззрение, частично пересекающееся c православно-церковной парадигмой, основную мысль подобных причитаний можно сформулировать следующим образом: смерть не смогла до конца победить Валентина, он не столько мертв, сколько жив.
Следующий этап касается проведения самого обряда. Здесь раскрывается два основных плана: один подчеркивает ход самой требы, другой – эмоциональное состояние родственников усопшего, которое в сознании священника соотносятся со знаковыми эпизодами отпевания: «Теперь пошло отпевание. Побежала бодро наезженная треба. Мокро потекла страдать мать над гробом. Засморкались дружно бабки, старшая их сестер, крупная и широкая на каждый плеск общего всхлипа хлюпала, отфыркивалась шумно, как пловчиха. На шестой песни канона матери стало плохо, послали за нашатырем. На «блаженных» мать что-то запричитала…» [3, c. 125].
Здесь обращает на себя внимание ритуализованный характер плача и причитаний: для плачущего, несмотря на явный трагизм ситуации, представляется важным временной и пространственный характер действия; он осознает, когда можно, а когда нельзя проявлять эмоции. По многочисленным замечаниям писателей- священнослужителей, наивысшая степень страдания близких, выраженная в форме рыданий, проявляется на кладбище во время спуска гроба с умершим в могилу.
Таким образом, в статье были рассмотрены особенности изображения похоронных обрядов в литературном творчестве протоиерея Александра Шантаева, отвечающие тенденциям современной отечественной приходской прозы.
Список литературы
1. Дьяченко А., священник. В круге света: рассказы и очерки. – М.: Никея, 2013. – 624 с.
2. Михалевич С., протоиерей. Год на сельском приходе: рассказы, повесть. – М.: Благо, 2004. – 160 с.
3. Шантаев А., иерей. Священник. Колдуньи. Смерть. Этнографические очерки сельского прихода. – М.: Благо, 2004. – 240 с.
