Новости
09.05.2023
с Днём Победы!
07.03.2023
Поздравляем с Международным женским днем!
23.02.2023
Поздравляем с Днем защитника Отечества!
Оплата онлайн
При оплате онлайн будет
удержана комиссия 3,5-5,5%








Способ оплаты:

С банковской карты (3,5%)
Сбербанк онлайн (3,5%)
Со счета в Яндекс.Деньгах (5,5%)
Наличными через терминал (3,5%)

ОБРАЗ ПЕПЛА В ПЬЕСЕ М. ГОРЬКОГО «НА ДНЕ»

Авторы:
Город:
Санкт-Петербург
ВУЗ:
Дата:
23 апреля 2016г.

Расфокусированная в сюжетно-композиционном отношении пьеса М. Горького «На дне» (1902) позволяет легко вводить персонажей, ранее не задействованных в спорах-полилогах сценического действа. В этом смысле выделенная, с отдельным входом-дверью коморка, находящая (согласно ремарке автора) на противоположной от

«грязной» кухни стороне, до-экспозиционно допускает кооптирование нового — альтернативного «низшим» (торговке Квашне, проститутке Насте и др.) — героя-типажа, близкого и знакомого по ранней прозе Горького. Васька Пепел обнаруживает сходство с романтическим образом Челкаша — «заядлым пьяницей и ловким, смелым вором», который «несмотря на свой вид жулика», пользуется «известностью и доверием» [3, с. 21].

Индивидуалистические черты, составляющие характер романтизированного рассказового Челкаша, смягчены Горьким в образе сценического Пепла. Если Челкашу около сорока, он «старый травленый волк» с еще черными, но уже «с проседью» волосами, то Пепел молод, ему двадцать восемь. Более того, он юношески влюблен — и предпочитает не роковую страсть к красавице Василисе, а нежную заботу о мягкой и чистой Наташе. В пьесе «На дне» в связи с образом Пепла Сатин изрекает: «Нет на свете людей лучше воров!» [2, с. 941].

Сигналом к сближению образов Пепла и Челкаша становится сон, который видит герой «На дне»:

«…будто ловлю я рыбу, и попал мне — огромаднейший лещ! Такой лещ, — только во сне эдакие и бывают... И вот я его вожу на удочке и боюсь, — леса оборвется! И приготовил сачок... вот, думаю, сейчас...» [2, с. 912].




Именно как рыбную ловлю описывал Челкаш поплечнику Гавриле в раннем рассказе «Челкаш» особенность предстоящей работы: «— Какой [работы]? Челкаш ответил: — Рыбу ловить поедем. Грести будешь...» [3, с. 27]. Коннотации образа хищного и бесстрашного, красивого и отчаянного Челкаша наследуются Пеплом, a priori эксплицируя характерные черты образа горьковского «гордого человека», ставшего центральным типом как ранних рассказов, так и ранней драматургии Горького.

За самым поверхностным, собственно горьковским уровнем автоцитации прочитываются иные — сакральные — смыслы сна, виденного героем. Символика рыбы вбирает в себя множество разнообразных и порой полярно противоположных значений. Со времен глубокой древности рыба ассоциировалась с образом Учителя, мирового Спасителя, прародителя, и в более широком неперсонифицированном смысле — с мудростью. К символике рыбы, несомненно, имеют непосредственное отношение христианский Иисус. В раннем христианстве рыба воплощала символ Христа, знак рыбы был первой монограммой Сына Божьего. Именно рыбаки стали первыми учениками Иисуса, заверив его, что будут «ловцами человеков». В этом мифопоэтическом контексте сон Пепла обретает размах идеологемы-символа, знака-сигнала о грядущей «рыбной ловле», об уловлении души искомого Горьким Человека. Сон Пепла со всей открытостью и откровенностью обнажает установочную писательскую тенденцию, ориентированную на поиск «величественного образа Человека» (поэма

«Человек»).

Между тем философский смысл сна в пьесе «На дне» Горький уводит в подтекст, выдвигая на первый план толкование его непросвещенными ночлежниками как завоевание Пеплом любовницы («Это не лещ, а Василиса была…» [2, с. 913]). Глубинный смысл притчи вуалируется, понимание философемы сводится к уровню обывательского прочтения. Любовный мотив «нивелирует» образ Пепла в сравнении с образом Челкаша, снижая его символический потенциал, но усиливая его реалистическую трактовку. Т.е. в тексте «На дне» образ Пепла звучит не так «гордо», как было манифестировано в образе босяка с хищно-ястребиной внешностью в раннем рассказе, его реплики о правде и лжи в пьесе слышны, но «мелки», преимущественно касаются любовной темы. Только однажды герой затрагивает принципиальный аспект философской горьковской альтернативы «правда — ложь», коснувшись вопроса о Боге, вслед за Лукой и одновременно с ним заговаривая об уважении к человеку:

«Надо так жить... чтобы самому себя можно мне было уважать...» [2, с. 937].

Поддерживает мысль о «несостоявшемся» в Пепле Челкаше и имя героя. Прозвище Пепел может означать испепеленность в нем «бывшего человека», но, может быть, и таящиеся, еще не угасшие в нем искры человечности. Ср. в поэме «Человек»: «Ведь искры — это матери пожаров! Я — в будущем — пожар во тьме вселенной!.. <…> чтобы сгореть как можно ярче и глубже осветить тьму жизни…» [4, с. 47]. Однако в философском контексте платоновских идей, характерных для «базового уровня» смыслового контента пьесы «На дне»,  в имени Пепла могут быть символизированы  и остатки, гарь, зола  прошлого —  как звучит в поэме

«Человек», «обломки старых истин», «пепел старых правд» [4, с. 47].

Семантически значимым оказывается и имя героя — Василий, от греч. базилеус, т.е. «царь, царский». Неслучайно Сатин обращается к Пеплу: «Ты, Сарданапал!» [2,  с. 901] — по имени героя древнегреческой мифологии, мифического царя Ассирии.

Пепел оказывается участником спора о правде. Бывшему «царю» дозволено бросить Бубнову: «Врешь ты!..» — в попытке отстоять искренность чувств к Наташе. Однако прозвище-фамилия Пепел разрушает царственную семантику имени собственного, актуализируя «бывшесть» и «прошлость» судьбы персонажа. Образ Васьки Пепла низведен Горьким с высоты положения царственной особы или романтизированного образа Челкаша, чтобы пошагово обозначить эволюцию человечности («вочеловечения») в пьесе, полнее и детальнее проиллюстрировать вариативность платоновских (недо)человеков и процессуальность философии и самого акта вызревания Человека (= Гордого Человека). Пепел, с детства однозначно и прямолинейно принявший начертанный ему путь («Мой путь — обозначен мне! Родитель всю жизнь в тюрьмах сидел и мне тоже заказал... Я когда маленький был, так уж в ту пору меня звали вор, воров сын...» [2, с. 903]), по наблюдениям Бубнова, — «человек-щепка»: «Люди все живут... как щепки по реке плывут...» [2, с. 939]. И в этом мотиве (отчасти) эксплицируется правда угасших истин Пепла, героя-царя, низвергнутого с его царственно-романтичных высот.

Привычно думать, что хозяина ночлежки в драке случайно убил Пепел. Однако относительно убийства Костылева ремарки автора содержат некие тайные и нераскрытые детали. Так, в ходе драки, кроме Пепла, злодея Костылева бьют и Кривой Зоб («Эх и дал я ему разочек!»), и Сатин («Я тоже раза три ударил старика...»). После сильного удара прибежавшего на пустырь Пепла хозяин ночлежки падает. Но Горький с какой-то целью сообщает в ремарке: «Костылев падает так, что из-за угла видна только верхняя половина его тела» [2, с. 936], делая его практически невидимым для участников событий на пустыре. Ремарка автора выглядит весьма загадочно.

Согласно сценической расстановке персонажей рядом с упавшим Костылевым остается только Василиса, которая, по словам Луки, не только желала, но была решима «сжить со свету» мужа. Причем василисин крик о смерти Костылева — «Убили…» — раздается не сразу. До него Горький вводит в сцену диалог между Пеплом, бросившимся на помощь к Наташе, Квашней и Татарином, где у каждого персонажа есть своя реплика. Т.е. Горький «тянет время», на какой-то момент оставляет Василису одну — тем самым порождая гипотетическую вероятность, что «дьяволица» Василиса сама «ловко» (= умно) расправилась с мужем. Неслучайно в ответ на обвинения Наташи, Василиса почти (по Фрейду) «проговаривается»: «Врешь! Врет она... я... Он, Васька, убил!» (выд. мною. — О. Б.).

Между тем на фоне предшествующего дерзкого и решительного поведения Луки рождается и иное предположение — Костылева мог убить беглый каторжник, скрывающийся от полиции, беспаспортный Лука (Сибирь, отсутствие документов, «таинственность» Луки сквозным мотивом проходили через всю пьесу).

«Стечение обстоятельств» — объявленный уход, невидимый никем упавший старик Костылев, ощущение безнаказанности убийства («Вовремя уйти всегда лучше...» [2, с. 930]) — дают основание предполагать, что роль убийцы мог взять на себя и Лука.

Можно считать, что Горький сознательно сохраняет тайну смерти старика-кровопийцы, с одной стороны — сюжетно, таинственными и трагичными обстоятельствами объясняя стремительное исчезновение беспаспортного старика-странника, с другой — затекстово внося «оправдательные» аргументы в пользу невиновности Пепла и упрека в сторону современной «прогнившей» государственной системы, которая вряд ли справедливо рассудит героя и выявит его истинную роль в трагических событиях.

В течение более десяти лет — начиная с ранних романтических рассказов и вплоть до создания пьесы «На дне» — Горький неизменно возвращался к рефлексии на одну и ту же — онтологическую — тему о Человеке, неизменно питался принципами романтической парадигмы, стремясь внедриться в жизнь, но проповедуя идеалы беспредметно-абстрактного философского теоретизирования. В этом смысле героем, который бы идеологически мотивированно провозгласил горьковскую идеологию в последнем монологе пьесы «На дне», мог стать именно Пепел, родственный по жизненным установкам романтическому босяку Челкашу. Неслучайно, еще в момент появления пьесы (1903) критик С. А. Адрианов писал: «Пепел <…> должен был быть истинным героем пьесы» [1, с. 640]. В этом смысле, подобно тому как линию Луки поддерживал и отчасти формировал образ Актера, так идейную мощь сатинских (горьковских) прославлений Человека мог бы поддержать Пепел.

Но обстоятельства сюжетного и идейного плана (арест Васьки и желание сохранить тайну интриги с таинственной смертью Костылева) помешали драматургу сделать Пепла глашатаем новой (по сути «старой» для самого Горького) философской абстракции. Между тем «оправдательный» приговор относительно Пепла, (вероятно, действительно) не виновного в смерти Костылева, позволяет говорить об «охранительных» тенденциях в отношении любимого писателем типа героя. Сам драматург понимал, что «речь Сатина о человеке- правде бледна», чувствовал, что она «чуждо звучит его языку», однако считал, что «кроме Сатина <…> ее некому сказать» (письмо К. П. Пятницкому, 14 или 15/27 или 28 июля 1902 г.). Появление в финале пьесы некой (несостоявшейся в итоге) художественной  версии образа Челкаша (или др. горьковского босяка) могло бы придать большую последовательность, мотивированность и логическую предсказуемость как пьесе, так и философии Гордого Человека.

 

Список литературы

1.     Адрианов С. А. «На дне» Максима Горького // Максим Горький: pro et contra: антология / вст. ст., сост. и прим. Ю. В. Зобнина. СПб.: Изд-во РХГИ, 1997. С. 630–642.

2.     Горький М. На дне // Горький М. Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1986. С. 890–951.

3.     Горький М. Челкаш // Горький М. Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1986. С. 20–130.

4.     Горький М. Человек // Максим Горький: pro et contra: антология / вст. ст., сост. и прим. Ю. В. Зобнина. СПб.: Изд-во РХГИ, 1997. С. 43–48.