25 марта 2017г.
«Конфликтное» противостояние героев рассказа «Чистый понедельник» задается Буниным с первых же строк повествования. Пейзажная зарисовка, открывающая наррацию, априорно эксплицирует «романтическое» двоемирие, программируя неразрешимые противоречия в окружающем мире и в отношениях влюбленных героев. Пограничность времени суток (вечер ↔ день), зрительно-чувственные антиномии (холодно ↔ тепло, темнота ↔ свет, тяжело ↔ бодро), образные ряды (переполненные трамваи — одинокие прохожие), оксюморонные построения («холодно зажигался») актуализируют противоречивую двусоставность повествования. Со всей определенностью экспозиционный пейзаж напрямую связан с образом главного героя, героя-рассказчика не только потому, что именно этот персонаж ведет повествование, но и потому, что реалистичность и предметность зарисовки присуща видению героя, но не героини (ср., например, ее модернистски эстетизированный взгляд на луну: «Полный месяц нырял в облаках над Кремлем, — “какой-то светящийся череп”, — сказала она» [4, с. 216]). Если героине свойственно характерное для символизма (декадентства) «пересоздание» природы, индивидуализация и эстетизация, то взгляд героя прост, чист и по-своему наивен. Герои рассказа изначально противопоставлены.
Герой Бунина предстает искренним и непосредственным, умеющим тонко и поэтично подмечать детали и нюансы, но не склонным к тому, чтобы субъективировать и деформировать их. Героиня же эстетически умудрена и по-своему высокомерна. Она упрекает героя в «болтливости и непоседливости», но по сути — в живости характера и незрелой непосредственности (именно в этом ракурсе прочитывается сцена знакомства героев на лекции Андрея Белого [4, с. 206]). В отличие от сдержанной героини герой доступен удивлению («удивлен», «удивился еще больше», [4, с. 210]; «поражается», [4, с. 216]), т.е. по всем параметрам подобен типу «природного», «естественного» человека, для которого мир вокруг полон ярких впечатлений, ощутимых вкусов, красочных звуков, насыщенных запахов. В этом смысле герой-рассказчик близок автору, который в одном из ранних дневников признавался: «Я всегда мир воспринимал через запахи, краски, свет, ветер, вино, еду — и как остро, боже мой, до чего остро, даже больно!..» [1, с. 124].
Герой погружен в идеалы и светские кодексы Москвы 1910-х годов. Однако принцип поведения бунинского светского повесы не просто «ритуален», выдает не только следование нормами поведения в обществе, но составляет внутреннюю суть молодого и страстного героя — он был влюблен восторженно и вдохновенно. Герой истинно по-пушкински: «И жить торопится, и чувствовать спешит!» И даже отказ героини от брака не сильно расстраивает героя: «Это меня не обезнадежило. “Там видно будет!” — сказал я себе в надежде на перемену ее решения» [4, с. 207].
Герой-рассказчик не говорит много о себе, не упоминает о своем образовании. Однако привозимые героине книги, надо полагать, знакомы и герою (неслучаен его вопрос об «Огненном ангеле» В. Брюсова или упоминание Л. Андреева). Встреча героев на вечере Андрея Белого свидетельствует о том, что он (как и героиня) завсегдатай модных собраний, вращается в кругу «знаменитых актеров» [4, с. 207], оказывается рядом со Станиславским, Качаловым, слушает Шаляпина. С немалым знанием он говорит о Москве, вспоминает об Астрахани, думает о Персии и Индии. С не меньшей свободой, чем героиня, он способен цитировать древние тексты, например, переписку Юрия Долгорукова [4, с. 213]. С пушкинским легкомыслием герой мог бы повторить: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь…»
Исповедальная форма повествования сужает множественность портретных характеристик, которыми мог наделить себя сам герой. Однако одна деталь внешнего облика персонажа повторяется в тексте дважды (в вариативной словоформе — трижды), она настойчиво акцентирована и интертекстуальна. И она пушкинская — знаменитый онегинский «бобровый воротник». «Уж темно: в санки он садится. /
«Пади, пади!» — раздался крик; / Морозной пылью серебрится / Его бобровый воротник». Выразительная пушкинская деталь, ранее подмеченная исследователями, маркирована в отечественном сознании, не понимать и не чувствовать этого Бунин не мог. Т.е. посредством различимого и легко опознаваемого слова- маркера автор эксплицирует не только родословную героя, но и включает его в семантически значимое поле литературных персонажей-предшественников. Герой Бунина предстает в образе молодого Онегина, светского столичного повесы, представителя «золотой молодежи», увлеченного, влюбленного, еще не затронутого модным «английским сплином» или «русской хандрой», всецело наслаждающегося жизнью, молодостью, благополучием, счастьем, любовью. Весь образ героя пронизан «светлыми (пушкинскими какими-то) настроениями», «его словами изливаю я свою выдуманную юношескую любовь» [2, c. 8] — словно признается Бунин. И тогда на проступающем «онегинском фоне» отчетливо начинают просматриваться разбросанные по всему тексту детали другого по времени (и по духу) классика — Л.Н. Толстого. Исследователи неоднократно обращали внимание на речевые черты и детали портрета Андрея Болконского, Пьера Безухова, Лизы, Платона Каратаева, Анны Карениной, Лёвина, которыми в рассказе Бунина «помечаются» тот или иной персонаж, эпизод, ситуация. Однако смысл этих мет оставался стертым. Теперь же — в сопоставлении пушкинского и толстовского начал — яснее обнаруживается природа любовного конфликта бунинских героев, отчетливее становится существо их любовного противостояния.
Контроверза пушкинского и толстовского расшифровывает непонимание героем героини (его многочисленные «зачем-то», «почему-то», «непонятно, почему»), так же как и неспособность понять его героиней («вы не можете понимать так, как я <…>», «вы представить себе не можете <…>», [4, с. 213 и др.]). Страстное и искренне живое пушкинское чувство — погружение в любовь и растворение в ней — сталкивается с (поздне)толстовским (времен «Крейцеровой сонаты») «воздержанием» и «безжизненностью» [4, с. 216]. И за отмечаемыми критиками рассказовыми антиномиями «Восток ↔ Запад», «мужское ↔ женское» («он ↔ она») вырисовывается еще одна антитетичная дилемма — «Пушкин — Толстой», посредством которой угадывается бунинское неоднозначное отношение к любви.
В «Освобождении Толстого» (1937) Бунин писал о делении Толстым жизни на «три фазиса»: «Человек переживает три фазиса <…> В первый фазис человек живет только для своих страстей: еда, питье, охота, женщины, тщеславие, гордость — и жизнь полна. <…> Потом <…> интерес блага людей, всех людей, человечества <…> <Третий фазис> есть служение Богу, исполнение его воли по отношению к той его сущности, которая во мне. <…> Это стремление к чистоте божеской…» [3, с. 18]. По мысли Бунина (вслед за Толстым), герой «Чистого понедельника» к финалу рассказа прошел фазис «своих страстей»: еды, питья, женщин, тщеславия, гордости (отсюда столь щедрое и обильное перечисление и изображение в рассказе ресторанов, яств, гурманства) — и приблизился к входу во «второй фазис». Тогда как героиня «Чистого понедельника» уже достигла «третьего фазиса», «божеской любви», по Толстому. Т.о. в этих — толстовско- пушкинских координатах — возникает новое прочтение идейно-структурной коллизии текста: герои рассказа не могли быть вместе не потому, что Бунин «показывает недостижимость ”всемогущей любви”», как считают исследователи, но потому, что он и она проживали разные фазисы жизни, несопоставимые и разнонаправленные. Координаты хронотопов героев разнесены, векторность их движений разноориентированна, они пересеклись в некоей «точке схождения», но не могли совпасть абсолютно и соединиться — герои рассказа разнесены по двум различным фазисам, условно «пушкинскому» и «толстовскому».
Пушкинское и толстовское не совпало в героях Бунина, как и в нем самом. Если молодость Бунин провел с Пушкиным — в заметке «Думая о Пушкине» (1926) он признавался: «…вся моя молодость прошла с ним» [2, с. 9], то зрелость писателя проходила с Толстым, мысли о котором и нашли свое отражение в образе героини «Чистого понедельника». Именно раздифференцированность жизненных фазисов (условно — пушкинского и толстовского) и оказывается невидимой и неосознаваемой причиной невозможности счастливой любви между героями рассказа. (Поздне)толстовская героиня не могла разделить пристрастий и убеждений (ранне)пушкинского героя — жизненные фазисы героев не совпадали.
Иными словами — столкновение толстовских и пушкинских (в итоге бунинских) идей происходит на уровне художественного текста по архетипической модели взаимоотношений классических рассказовых героев: встреча — любовь — расставание. «Идейный» сюжет «Чистого понедельника» оказывается мастерски вписанным Буниным в парадигму традиционного любовного рассказа, с характерными для него знаками и кодами.
Список литературы
1. Бунин И. А. Дневники // Бунин И.А. Полное собр. соч.: в 13 (16) т. М.: Воскресенье, 2006–07. Т. 9. С. 104–182.
2. Бунин И. А. Думая о Пушкине // Бунин И.А. Собр. соч.: в 16 т. М.: Воскресенье, 2006–07. Т. 8.С. 8–9.
3. Бунин И. А. Освобождение Толстого // Бунин И.А. Собр. соч.: в 16 т. М.: Воскресенье, 2006–07. Т. 8. С. 5–146.
4. Бунин И.А. Чистый понедельник // Бунин И.А. Собр. соч.: в 16 т. М.: Воскресенье, 2006–07. Т. 6.С. 206–216.
