03 июня 2016г.
На рубеже 1920-х – 1930-х гг. в нашей стране практически завершилось формирование тоталитарной системы. К этому времени функционировали все необходимые компоненты тоталитаризма: однопартийность, идеологизация государственной жизни, монополизация массовых коммуникаций, национализированная, централизованная и милитаризованная экономика, репрессивный аппарат. Одним из основных признаков тоталитарной системы являлась репрессивная политика, которая базировалась на произволе власти. Репрессиям мог подвергнуться любой человек, независимо от социального происхождения, уровня образования или национальной принадлежности. Произвольность политических репрессий подтверждается тем, что среди жертв тоталитаризма в нашей стране оказались представители всех социальных групп и слоев. Государственный террор носил массовый характер и был необходим тоталитарной власти для создания в обществе атмосферы страха и модели абсолютного проникновения в частную жизнь человека.
В СССР репрессивная политика вообще и, в частности, в период тридцатых годов отличалась волнообразным характером. Активность репрессий напрямую зависела от того, какие задачи власть пыталась решить в данный момент. Количество жертв зависело от масштаба целей: чем неприступнее казалась цель, тем больших усилий требовало ее достижение. Массовость репрессий являлась также следствием того, что тоталитарная власть рассматривала человека не как особую личность, а как носителя определенных социальных признаков или идей. Это приводило к тотальному уничтожению целых групп людей вне зависимости от того, насколько лояльными по отношению к власти оказывались конкретные представители социальных групп.
Разработка истории советского общества 1930-х гг. и, в частности, истории политических репрессий неизбежно включает в себя проблему тоталитарной системы. Одним из наиболее важных аспектов проблемы оказывается оценка тоталитаризма и репрессивной политики как его следствия. Попытка реконструкции исторических событий периода сталинской модернизации может натолкнуться на контрастное «черно-белое» представление, лежащее в границах двух полюсов: резкого неприятия всего, что происходило в эпоху тоталитаризма, и апологетического оправдания действий Советской власти. Первый полюс выстроен на утверждении о том, что преступная по определению власть принципиально не в состоянии создать что-либо позитивное. Второй полюс базируется на соотношении благих по сущности целей и жестких средств их достижения, к которым власть вынужденно прибегала для сохранения стабильности в обществе.
В оценке тоталитаризма важно сохранить определенный баланс, основанный на объективизме и необходимости понять причины репрессивной политики. Безусловно, гибель миллионов невинных людей не может найти морального оправдания. Но нужно также помнить о том, что репрессии являлись результатом естественной формы существования тоталитарного общества, основанного на страхе и диктате силы. В силу этого важно понять, что репрессивная политика была лишь одним из элементов тоталитарной системы и рассматривать ее необходимо во взаимосвязи с остальными элементами и в рамках действия всей системы. Это означает, что реализация поставленных властью задач социального переустройства общества не могла быть достигнута в рамках тоталитаризма другими, нерепрессивными, методами.
Подобная корректировка оценки тоталитаризма и репрессий должна концентрировать внимание не столько на чудовищности репрессивной политики (что является очевидным, учитывая фактическую доказательную базу преступлений сталинизма), сколько на опасности реванша самой идеи тотального «принуждения к счастью», с неизбежностью приводящего к геноциду.
Общее теоретическое представление о тоталитарной системе может быть дополнена характеристикой механизма репрессивного аппарата. Тридцатые годы определялись, главным образом, задачами промышленной модернизации экономики, поэтому промышленность в этот период стала объектом пристального внимания тоталитарной власти, а техническая интеллигенция превратилась в потенциальную жертву. Органическая неспособность власти признавать собственные ошибки порождала устойчивую потребность в поисках виновных, чьи «происки» и являлись якобы причиной экономических неудач. В силу этих причин схема фальсификации так называемых «дел специалистов-вредителей» может экстраполироваться на аналогичные политические процессы.
Методика фальсификации, использовавшаяся репрессивным аппаратом в «делах специалистов», была достаточно простой, т.к. опиралась на существовавшую структуру производственного управления. На каждом производственном участке существует управленческая вертикаль, замыкаемая руководителем, отвечающим за состояние своего участка. Неправильные действия руководителя приводят к кризису производства. В нормальных условиях кризис преодолевается с помощью изменения тактики управления или (если причина кризиса оказывается более глубокой) путем смены стратегической программы действий.
В условиях командной экономики переход к другой стратегии означал бы отказ от форсированной индустриализации и популистских решений, что тоталитарной властью не принималось в принципе. Следовательно, кризисное состояние необходимо было объяснять на тактическом уровне. Только в качестве основного мотива действий руководителей производства власть предлагала рассматривать не производственный риск и стремление минимизировать негативизм разрушительной стратегической модели, а мифическое вредительство.
Для власти очевидная выгодность подобной схемы состояла в том, что с ее помощью можно было наглядно показать «истинные» причины любых кризисных явлений на любом уровне: в отрасли, в регионе, в экономике в целом. В каждой производственной сфере при желании легко было «обнаружить» несколько человек, чьи целенаправленные действия, как оказывается, мешают нормальному развитию экономики. Существование «вредителей» оказалось очень выгодным фактором, т.к. их деятельностью легко было оправдать любые промахи. Мифические вредители стали своеобразной внешней силой, наподобие природных явлений, на стихийное действие которых можно было списать убогую организацию производства.
В стремлении «разоблачить» врагов народа репрессивный аппарат действовал спешно и прямолинейно. Следователи любыми средствами стремились добыть от арестованных «нужные» показания. Тюремная атмосфера способствовала моральному и физическому угнетению арестованных. В условиях грубейшего давления человек, как правило, был вынужден соглашаться с требованиями следствия признаться в совершении «преступлений». Ценой подобных признаний были изломанные человеческие судьбы и жизни.
Органы НКВД являлись фактически единственной структурой, осуществлявшей власть в регионах. Вся судебная практика была подчинена репрессивному аппарату. Судебные заседания превращались в механическое зачитывание обвинительного заключения, подготовленного следствием и получавшего в суде статус приговора. Понятно, что для такой процедуры вполне хватало 15–25 минут, в течение которых подсудимый мог быть приговорен к высшей мере наказания. Отличительный признак репрессий 1936–1938 гг. – их закрытый, жестокий и массовый характер.
Репрессии становились универсальным политическим инструментом, с помощью которого тоталитарный режим выстраивал социальную систему, основанную на абсолютном подчинении всех субъектов общественных отношений однопартийной власти. С помощью репрессий власть одновременно достигала нескольких целей. В тактическом отношении тоталитарная власть освобождала для себя политическое пространство, физически устраняя действительных и потенциальных конкурентов. С точки зрения стратегии, тоталитарный режим, постоянно расширяя репрессивное поле, формировал монолитное общество, в котором любое властное действие должно было трактоваться как единственно возможное. В идеологическом смысле репрессии являлись зримым подтверждением существования внутренних «врагов народа», что, в свою очередь, доказывало правильность тезиса об усилении классовой борьбы в период строительства социализма. Наконец, в психологическом смысле репрессии оказывались сильнейшей превентивной мерой, создававшей особую атмосферу постоянного социально-политического напряжения, в рамках которого власть могла свободно манипулировать людьми.
Таким образом, репрессивный механизм представлял собой особую форму политики, имманентную самой тоталитарной системе. Тоталитарное общество не в состоянии развиваться, не создавая вокруг себя широкого репрессивного поля, в рамках которого могут меняться объекты и характер реализации репрессий, но при этом неизменным будет оставаться основное содержание репрессивной политики – быть формой существования тоталитаризма. Вне широкомасштабной и разноплановой системы насилия и агрессии, возведенной в статус закона, тоталитарное общество существовать не может. Данный тезис, на наш взгляд, должен стать основой для исторической интерпретации сталинской репрессивной политики.
