07 июня 2017г.
В современной отечественной историографии, в последние годы активно занимающейся проблемами НЭПа, обращено внимание на тот факт, что в первые годы проведения новой экономической политики власть «не имела готовой крестьянской программы, ориентированной на длительную перспективу и учитывающей развитие крестьянских хозяйств». Даже глава правительства А.И.Рыков признавался в отсутствии у власти точного представления о настроениях и стремлениях крестьянства [1].
Идеологические классовые стереотипы, присущие большевистской партии, заставляли её руководителей всех уровней рассматривать тогдашнее российское крестьянство исключительно через призму деления на «кулаков, середняков и бедняков», где главным критерием для отнесения к той или иной категории являлось имущественное положение. Такая точка зрения оставалась доминирующей, несмотря на дискуссии, имевшие место в партийной печати в середине 1920-х гг. [2].
Подобные представления, однако, серьёзно искажали реальную картину ситуации, складывавшейся в деревне, что влекло за собой управленческие решения, которые не столько стабилизировали, сколько, наоборот, обостряли социальные отношения в деревне и, в конечном итоге, сказывались и на чисто экономической стороне жизни нэповской деревни. В результате нэповская политика по отношению к крестьянству привела к кризису доверия к власти, что стало одной из важнейших причин перехода большевиков в конце 1920-х гг. к насильственному уничтожению частного хозяйства в деревне и насаждению колхозной системы.
Некоторые аспекты такого развития социальных процессов в период НЭПа, свидетельствующие об отсутствии действенной системы обратной связи между властью и значительной частью крестьянства, можно обнаружить и на южноуральском материале.
Стремление власти опереться в деревне на бедняцко-батрацкие слои выражалось в проведении по отношению к ним ярко выраженной патерналистской политики, предполагавшей, в частности, предоставление им значительных льгот, особенно в области налогообложения. Так, например, в 1925-1926 хозяйственном году в стране от сельхозналога было освобождено 5,5 млн. бедняцких хозяйств (23,5% всех крестьянских хозяйств), в 1926-1927 г. – свыше 7 млн. (27,6%). В октябре 1927 г. в связи с 10-летней годовщиной Октябрьской революции Манифест ЦИК и СНК освободил от уплаты сельхозналога 35% всех крестьянских хозяйств, отнесённых к разряду бедняцких и маломощных середняцких [3]. Аналогичные меры осуществлялись и на Южном Урале. В документах местных органов управления постоянно подчёркивался непрерывный рост бедняцких хозяйств, освобождаемых от сельскохозяйственного налога и/или получающих иные существенные льготы.
На практике постоянное увеличение числа хозяйств, освобождаемых от налога по причине их маломощности, на фоне общего подъёма сельского хозяйства означало, что значительная часть деревенской бедноты и не стремилась улучшить своего положения, вполне довольствуясь теми льготами, которые предоставляло ей государство. Как признавалось, например, в обзорном докладе Челябинского окружкома за 1927 г., «никакого пробуждения хозяйственной самодеятельности у бедноты нет». В отчёте по итогам проведения в 1926 г. кампании по созданию групп бедноты, представленном в Оренбургский губком партии, отмечалось, что со стороны бедноты постоянно задавался один и тот же вопрос: «А что нам за это дадите?» [4]. Протоколы бедняцких собраний в разных сёлах Оренбургской губернии были полны жалоб бедняков на то, что государство слишком мало помогает им [5].
Эти и другие факты, содержащиеся в архивных документах, могут служить подтверждением точки зрения, уже высказанной в современной историографии: государственная политика в отношении бедноты содействовала «укреплению иждивенческих настроений среди беднейшей части крестьянства», плодила «значительный слой паразитических по своей сути крестьянских хозяйств» [6].
Судя по приведённым документам, информация о реальных настроениях бедноты у власти была, но это никак не влияло на принимаемые решения: по всей видимости, именно «идеологические очки», через которые большевики смотрели на крестьянство, так искажали обратную связь, что приводили к управленческим решениям, явно противоречащим целям дальнейшего развития сельского хозяйства.
Но особенно явственно тот же порок функционирования властной вертикали большевистской диктатуры обнаружился в ходе хлебозаготовительного кризиса 1927-1928 г. Сигналы о неудовлетворённости крестьянства проводимой налоговой политикой, не дающей возможности полноценно развивать хозяйство, постоянно поступали наверх. Подобной информацией располагала и местная власть.
Можно ограничиться только одним, но вполне типичным примером. В июне 1927 г. на крестьянском собрании в селе Чебаркуль Миасского района Челябинского округа крестьянин Балашов заявил: «Государству выгодно, когда крестьяне и казаки повышают своё хозяйство, а налоги не дают … Ленин говорил, что налог должен уменьшиться, быть лёгким, а этого нет … Я не против Советской власти, если она мне не мешает заниматься хозяйством. А чем богаче крестьянство – богаче государство». Показательно, что в конце этого материала информатор ОГПУ с тревогой констатировал: «Балашова поддерживают не только зажиточные, но даже батраки» [7].
Тем не менее, кризис хлебозаготовок, отражавший недовольство большей части крестьянства налоговой и другими аспектами государственной политики в деревне, застал власть врасплох и побудил пустить в ход чрезвычайные, силовые методы разрешения кризиса, сразу заставившие крестьян вспомнить не столь давние времена «военного коммунизма».
Во втором письме, адресованным политруку бывшей части, содержались ещё более откровенные признания: «…товарищ политический руководитель, извините меня, что хочу я Вам прописать про наше крестьянское положение. Я Вам опишу все правильно. Когда я приехал домой и начал кой чего рассказывать про налоги, куда они идут и про страховку, для чего она нужна, то крестьяне меня дураком без малова сочли… едва ли кто хлеб ест досыта, нет хлеба. А налог больше прошлогоднего довелось чуть ли не каждому продавать за налог остальной скот … а хлеба ни у кого нет … Крестьяне чуть волнения не подымают … за что мы воевали и завоевали сов. власть, за то у нас все отбирают, а бедняк и вовсе голодает … Тов. политический руководитель, никак мы не поймем, что это твориться, что говорить буржуазия наверное засела не иначе. А если не она, то сов. власть не должна этого допускать, сейчас подходит весна, ни у кого семян нету …Прошу дать ответ, на это не обижайтесь, это все правильно» [8].
В крестьянской среде крепло ощущение того, что власть решила покончить с НЭПом. Один из главных выводов, который делало в этой ситуации крестьянство – это сворачивание собственного хозяйства, вплоть до его распродажи и пропивания денег. Информационные сводки ОГПУ 1928 г. полны откровенных высказываний на этот счёт крестьян, не только зажиточных, но и многих середняков: «Мы раньше жили под царской палкой, а теперь под советской метлой, нас налогами задушили, в силу чего придётся сокращать своё хозяйство»; «правительство решило доконать вконец крестьянство своими налогами и займами, давайте лучше ликвидируем хозяйство, а купим облигации и будем на них сидеть, лучше не работать, не пахать, не мучиться, тогда посмотрим, что получится из нашего государства»; «одно спасение – меньше сеять и скот распродать, что тогда правительство будет делать?»; «лучше пропить своё добро, а то всё равно власть заберёт налогом и оставит нищим» [9].
Однако, из всей этой информации, рисовавшими в совокупности критическую картину кризиса всего сельскохозяйственного производства, руководство страны делало совсем иные выводы, нацеливавшие на резкое ускорение массовой насильственной коллективизации.
Таким образом, опыт НЭПа является в этом отношении ещё одним важным аргументом в пользу принятия и осуществления только тех управленческих решений государства, которые основаны на достоверной и правильно оцененной информации, на неискажённой «идеологической призмой» обратной связи.
Список литературы
1.Россия нэповская. М.,2002. С.208.
2. См. подробнее: Солопов А. Кого считали кулаком в 1924-1925 годах? // Трудные вопросы истории. М.,1991. С.83-100; Хазиев Р.А. Система налогообложения в 1917-1921 годах: от революционных столиц до уральской провинции // Отечественная история. 2005. № 3. С. 95-109. 3.История советского крестьянства. В 5 т. М.,1986. Т.1. С.357.
4. Центр документации новейшей истории Оренбургской области (ЦДНИОО). Ф. 4094. Оп.1. Д.1439. Л.8.
5. Там же. Ф.7. Оп.7. Д.438. Л.2,13об.,15 и др.
6. Россия нэповская. С.106-107.
7. Объединенный государственный архив Челябинской области ( ОГАЧО). Ф.П-317. Оп.1. Д.514. Л.31об.,35.
8. ЦДНИОО. Ф.1254. Оп.2. Д.114.Л.14.
9. Государственный архив общественно-политической документации Курганской области (ГАОПДКО). Ф.7. Оп.1. Д.1023. Л.249; Д.1026. Л.192,178,155.
