27 февраля 2016г.
«Стокгольмский синдром » ̶ термин популярной психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия [1]. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и, в конечном счѐте, отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели. Бытовой «стокгольмский синдром», возникающий в доминантных семейно-бытовых отношениях, является второй наиболее известной разновидностью данного явления. Вследствие видимой парадоксальности психологического феномена, термин «стокгольмский синдром» стал широко популярен и приобрѐл много синонимов: «синдром идентификации заложника», «синдром здравого смысла», «стокгольмский фактор», «синдром выживания заложника» и др. Термин «стокгольмский синдром» ввѐл криминалист Нильс Бейерот при анализе ситуации, возникшей в Стокгольме во время захвата заложников в августе 1973 года. Механизм психологической защиты, лежащий в основе «стокгольмского синдрома», был впервые описан Анной Фрейд в 1936 году, когда и получил название «идентификация с агрессором». «Стокгольмский синдром» может получить развитие при: захвате заложников, взятии военнопленных, лишении свободы в концентрационных лагерях и тюрьмах, отправлении судебных процедур, развитии авторитарных межличностных отношений внутри политических групп и религиозных сект; реализации некоторых национальных обрядов (похищение невесты); похищении людей с целью обращения в рабство, шантажа или получения выкупа; вспышках внутрисемейного, бытового и сексуального насилия. Все жертвы придерживаются мнения: «Я исцелю его своей любовью».
Считается, что «стокгольмский синдром» – это не психологический парадокс, не расстройство (или синдром), а нормальная реакция человека на сильно травмирующее психику событие. Так, «стокгольмский синдром» не включѐн ни в одну международную систему классификации психиатрических заболеваний и является довольно редким событием. Из более чем 1200 случаев захвата заложников с баррикадированием захвативших в здании, «стокгольмский синдром» отмечен лишь в 8 % случаев. Механизм психологической защиты основан на надежде жертвы, что агрессор проявит снисхождение при условии безоговорочного выполнения всех его требований. Поэтому пленник старается продемонстрировать послушание, логически оправдать действия захватчика, вызвать его одобрение и покровительство. Гуманизация отношений между захватчиком и жертвой является ключевой при формировании «стокгольмского синдрома» и обуславливается возможностью и качеством социального взаимодействия [5, 6]. Стокгольмский синдром формируется после 3-4 дней лишения свободы и усиливается в случае изоляции пленников. При долгом нахождении в плену заложник общается с захватчиком, узнаѐт его как человека, понимает причины захвата, чего захватчик хочет добиться и каким способом; особенно это проявляется при терактах, имеющих политическую подоплѐку: заложник узнаѐт претензии захватчика к власти, проникается ими и может убедить себя, что позиция захватчика — единственно правильная. В случаях особо жестокого обращения заложники психологически дистанцируются от ситуации; убеждают себя, что это происходит не с ними, что с ними такое произойти не могло, и вытесняют из памяти травмирующее событие, занимаясь конкретной деятельностью. Если никакого вреда жертве не причиняется, некоторые люди, будучи менее подвержены синдрому в процессе адаптации к данной ситуации и почувствовав потенциальную неспособность захватчиков причинить им вред, начинают их провоцировать.
Подобный сценарий поведения нашел отражение в литературе, в частности, в сказке Л. де Бомон «Красавица и чудовище» (русский вариант-сказка С.Т. Аксакова «Аленький цветочек»). Сюжет, любимый юнгианскими аналитиками, за иллюстрацию представления о выводе Анимуса, мужской части души женщины, из бессознательного в область сознания. Изначально сильное влияние отца на героиню, ее особенная к нему привязанность воспринимается как сильное влияние родителя на Анимус дочери, который наделяется особыми качествами. Матери в такого рода сказках не бывает, что подчеркивает важность отношений девушки со своими мужскими интроектами. Чудовище может выступать в разных обличьях (змей, волк, кабан, еж, жаба), внушающих страх, зато обладает несметными богатствами и повелевает волшебными силами. Когда героиня отправляется к Чудовищу вместо своего отца, то этот решительный поступок символизирует готовность и риск женщины уйти от земного авторитета своего отца (и архетипа Отца) к познанию неведомого мира своей собственной судьбы. Проживание в замке, вначале с невидимым, но выполняющим все желания хозяином, а затем уже с видимым Чудовищем, ассоциируется с постепенным пониманием женщины своего Анимуса как инструмента души и осознания. Соперничество сестер ассоциируется с сопротивлением инертностью и пассивностью духа. Однако любовь героини превращает Чудовище в Принца, подходящего и ценного партнера для брачного союза. Это сопоставимо с обретением внутренней гармонии мужского и женского начала и творческого потенциала в душевном мире женщины. Вариации этой сказки в разных культурах подчеркивают самобытность развития культурного Анимуса различных эпох. Так, в китайской сказке «Волшебный змей» девушке удается спасти змея и дать ему превратиться в юношу с помощью воды (классического символа эмоций). В турецкой сказке «Принцесса и кабан» последний обращается в человека, когда девушка просто спит у него в пещере, устав с дороги (впрочем, эта сказка может ассоциироваться и с обретением Анимы мужчиной). А в индонезийской сказке «Муж-ящерица» молодая жена вместе с коротколапым мужем долго трудится в поле, пока ящерица не решается искупаться в реке и превращается в красивого мужа (его выкрадывают завистливые сестры, но он все равно возвращается к своей жене и обносит поле высоким забором, чтобы больше никто не мешал). Общую тему Красавицы и Чудовища можно рассматривать и как внутрипсихический конфликт Эго-сознания и Тени. Внезапно осознанные, увиденные собственные негативные комплексы, неприятные черты характера и социально неодобряемые привычки и манеры поведения способны быть восприняты как чудовище, во власти которого находится или оказывается индивидуум. При этом принципиально важным будет символический отказ Красавицы выйти замуж за Чудовище, несмотря на его полезные качества и свойства. С этой точки зрения становится понятен сюжет сказки братьев Гримм «Железный Генрих или Принц-лягушонок», в котором принцесса не только отказывается лечь с полезной говорящей лягушкой в постель, но и швыряет еѐ об стену, после чего он превращается в прекрасного принца. При этой интерпретации особенно важным будет отметить изоляцию Красавицы в замке Чудовища, в то время как сама она живет хорошо и приятно. При этом она не замечает хозяина замка, хотя и пребывает в курсе его чудовищной природы, о которой ей сообщил отец: это может говорить о представлении о чудовищном и неправильном, о чем говорит представитель архетипа Великого Отца, отдельный человек или система морально-нравственных оценок в социуме. Превращение Чудовища в Принца может быть воспринято двояко: как осознание и принятие существования боли и страха, которые могут стоять за негативным комплексом, и это достаточно идеалистическое ожидание, или же более пессимистично, как единение со своей теневой сущностью. Последнее может происходить как малоосознанно в ситуациях зависимостей, так и достаточно осознанно, в рамках современных психологических и эзотерических культов с их восторженным отношением к индивидуальности и истинной природе, каковой бы она ни была. Классический финал любовной метаморфозы в меньшей степени соответствует представлению о разрешении внутреннего конфликта Эго и Тени, а в большей его отражает характерное напряжение борьбы между персонажами истории, которое наблюдается в тех версиях сюжета, в которых девушка вовсе не готова стать хозяйкой в доме Чудовища. Сценарный сюжет «Красавицы и Чудовища» во внешней, экстрапсихической реальности имеет большое распространение. Он относится, главным образом, ко времени пребывания Красавицы в жилище Чудовища, хотя сопутствующие мотивы (спасение отца) и персонажи (окружающие родственницы и другие заинтересованные герои) тоже могут присутствовать и играть свою роль. Как правило, этот общий сюжет касается различных способов усмирения неконтролируемого, социально дезадаптивного партнера.
Таким образом, студенты-медики, занимающиеся исследовательской деятельностью, изучая художественную литературу, глубже узнают особенности будущей профессии, учатся грамотно излагать свои мысли [2, 3, 4].
Список литературы
1. Асямов. С.В. Стокгольмский синдром история появления и содержание термина http://yurpsy.com/files/fakt/171.htm;
2. Петрова М.Н. Междисциплинарный подход к изучению подагры как важное звено формирования личности будущего врача//Том: 11. - № 6. – 2014. С. 46-53;
3. Петрова М.Н. Комплексный подход к изучению подагры в медицинском институте//Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. - 2014. № 8. -С. 131;
4. Петрова С.М. Роль «знаковых» слов в художественном тексте как форма активизации познавательной деятельности обучающихся/ В сборнике: актуальные проблемы развития науки и образования сборник научных трудов по материалам международной научно-практической конференции: в 7 частях. ООО "Ар- Консалт". Москва, 2014. С. 15-16;
5. Решетников М.М. Наброски к психологическому портрету террориста http://anthropology.ru/ru/texts/reshet/terrorist.html;
6. Решетников М. М. Особенности состояния, поведения и деятельности людей в экстремальных ситуациях с витальной угрозой http://anthropology.ru/ru/texts/reshet/behaviour.html.
