17 мая 2016г.
Попытка проанализировать социальную и сопряжённую с ней культурную действительность XIX века ради понимания контекста существования материальной культуры XIX века сталкивается с очень большим объёмом противоречивой информации авторства как современников этой эпохи, так и нынешних исследователей. Сегодня эту противоречивость мы прежде всего ощущаем в разнополярности концепций, порождённых культурой XIX-го века, среди которых были национальный романтизм, революционные идеи «свободы, равенства и братства», религиозный социализм и социалистический материализм, изощрённый эстетизм и идеалы целесообразности, критический реализм и уход от реальности в некоторых бытийных концепциях. Вместе с тем, если заострить внимание не на выводах, концепциях и методах, которые предлагают авторы XIX века, а на явлениях и событиях, на которые те обращают внимание в своих трудах, социокультурная ситуация проясняется.
Проанализируем таким образом высказывания нескольких знаковых фигур в художественном, научном или теоретическом наследии XIX века. Например, дошедшая до нас в письменном виде речь К. Маркса 1856-го года, которую он произнёс на открытии английской «Народной газеты», в своеобразной манере достаточно ярко выявляет основные социальные явления XIX-го века:
«В наше время все как бы чревато своей противоположностью, – говорил К. Маркс. - Мы видим, что машины, обладающие чудесной силой сокращать и делать плодотворнее человеческий труд, приносят людям голод и изнурение. Новые, до сих пор неизвестные источники богатства благодаря каким-то странным, непонятным чарам превращаются в источники нищеты. Победы техники как бы куплены ценой моральной деградации. Кажется, что, по мере того, как человечество подчиняет себе природу, человек становится рабом других людей, либо же рабом своей собственной подлости. Даже чистый свет науки не может, по-видимому, сиять иначе, как только на мрачном фоне невежества» [1, стр. 3-4].
Эти слова К. Маркса переполнены горечью; он прибегает к эмоционально-окрашенным сравнениям и противопоставлениям. Вместе с тем, абстрагировавшись от несомненно важной и исторически-достоверной эмоциональной составляющей, в этом отрывке выступления можно выделить несколько крупных социальных явлений века. Опуская оценочные фразы автора типа «упадка», «ужасов», «моральной деградации», можно выделить здесь тех, кто «становятся рабами других людей», то есть, по Марксу, – пролетариат, и тех, кто «становятся рабами своей собственной подлости», – то есть класс буржуазии. Кроме того, Маркс обращает внимание на «победы техники» и указывает на «непонятные чары», которые превращают эти победы в «источники нищеты». Уже беглый взгляд на этот отрывок выступления выявляет четыре феномена XIX века, которые находятся в конфликтной связке друг с другом – социальные массы буржуазии, пролетариата, явление промышленности, и злые «чары», которые препятствуют всеобщему процветанию.
Однако это ещё не все действующие персонажи и явления, участвующие в сюжетной кайме этого выступления; есть ещё и сам автор, сокрушающийся и критикующий окружающую действительность. Какими бы уникальными и оригинальными ни были суждения К. Маркса о современной ему действительности, сам способ её восприятия – критический – присущ почти всей творческой среде XIX века. Таким образом, К. Маркс характером своего выступления представляет ещё одну социальную группу – критически настроенную творческую элиту и интеллигенцию XIX века.
Эти три социальных категории – буржуазия, рабочий класс и творческая элита – выступают в качестве действующих лиц в большинстве литературных трудов авторов XIX века, связанных с описанием окружающей социальной действительности. В этих произведениях обсуждается какая-либо печальная сторона жизни буржуазии и / или рабочего класса. Автор же иногда, как К. Маркс, подчёркивает неправильность и несправедливость происходящего, либо, как Г. Флобер или Э. Золя, создаёт видимость своей непричастности и безразличности к этому, что оказывается лишь маской, т. к. само обращение к теме обусловлено заинтересованностью автора.
До К. Маркса к описанию проблемы рабочего класса и буржуазии обратился английский публицист Томас Карлейль (1795-1881). В своих статьях 1830-40-х годов он более наглядно и подробно описывает социальные проблемы современной ему Англии: «Каждый человек, который снимет статистические очки со своего носа и просто взглянет на ситуацию, сможет увидеть – в городе и на деревне, что состояние многочисленной нижней прослойки английских рабочих все ближе и ближе подходит к состоянию ирландцев, конкурирующих с первыми на всех рынках труда...». А «Толпы несчастных пьяных ирландцев бродят по нашим городам. Дикие ирландские изгнанники, псевдоискусные, беспокойные, безрассудные, несчастные и осмеянные, приветствуют вас на всех улицах и переулках. Английский кучер бьет «милетца» кнутом и проклинает его, если тот начинает крутиться рядом; пока последний протягивает свою руку, прося подаяния. Он – самое болезненное зло из тех, с которыми наша страна сталкивалась. В своих лохмотьях, с присущей ему дикостью, стоит он там, готовый взяться за любую грязную работу; при оплате, которая позволит ему купить себе картошки. ...Он спит в любом свинарнике, псарне, насесте во флигеле; и носит обноски, надеть или снять которые практически невозможно, разве что на праздники или красные дни календаря. Саксонец, не готовый так жить, работу не найдет» [2].
Описывая ужасающее положение рабочего класса и этот «Ад Англии» [3, стр. 283] Карлейль презентует положение «Хозяев» этих рабочих таким же плачевным. По его мнению, «свобода купить дешевле» оборачивается для них такой же тюрьмой, более духовной, нежели правовой; в рассуждениях Т. Карлейля мы встречаем тех же действующих лиц, что и в речи К. Маркса.
Чтобы понять особенности взаимоотношений буржуа, рабочего и интеллигента в XIX веке, необходимо рассмотреть их как часть общего исторического процесса развития западного общества. Современная история культуры предлагает рассматривать XIX век как один из заключительных этапов переходного состояния между традиционным феодальным обществом и современным западным буржуазным капитализмом (точно так же можно говорить о переходе от доиндустриального общества к индустриальному) [4, 5]. Этот переход начинается в эпоху Возрождения и заканчивается в XX веке при модернизме. Традиционное общество можно охарактеризовать преимущественно аграрной производственной базой и основанной на ней ментальной зависимостью субъектов от природных стихий. Основной посылкой к формированию гуманистической концепции Возрождения, начавшего движение западного общества в сторону капитализма, культуролог М. С. Каган называет развитие городской культуры через изменение производственных средств. «Родство [Возрождения] с античными культурными ценностями базировалось на лежащем в основании городской культуры творческом труде преобразующего природу ремесленника, радикально отличающимся от потребительского отношения к природе» средневекового человека [4, стр.18]. Так был сформирован идеал человека-«творца», исходивший из ценности человеческой природы, ценности личного и индивидуального. Этот идеал проявил себя последовательно в трёх сферах деятельности и творчества, создавая новые концепции бытия – в сфере прикладного практического творчества; в сфере научно-исследовательского творчества, направленного на познание окружающего мира и утверждение мощи человеческого разума, а так же в сфере творчества, основанного на ценности личности и её внутреннего мира.
В области религиозного сознания гуманистические идеи Возрождения породили движение Реформации, в котором практический прикладной творческий труд ремесленника был осознан в качестве новой ценности. Протестантизм отвечал новым реалиям буржуазной культуры и стремился с помощью компромисса соединить значимость личности и её творчества с традиционной религиозностью. Со временем протестантизм и другие течения реформации стали такими же закрытыми идеологическими системами, как и католицизм, в противоборстве с которым они возникли. И всё же именно ценности Реформации и протестантизма, как отмечали Алексис де Токвиль в работе «Демократия в Америке» (1832 г.) и Макс Вебер в исследовании «Протестантская этика и дух капитализма» (1905 г.), явились основанием развития буржуазной капиталистической культуры.
«Способность к концентрированному мышлению, а также приверженность идее «долга по отношению к труду» чаще всего сочетаются у [работников, получивших специфически религиозное воспитание], со строгой хозяйственностью, – писал М. Вебер, – ввиду чего они принимают в расчет размер своего заработка с трезвым самообладанием и умеренностью, – все это необычайно повышает производительность их труда. Здесь мы находим наиболее благоприятную почву для отношения к труду как к самоцели, как к «призванию», которое необходимо капитализму, наиболее благоприятные для преодоления рутины традиционализма условия, сложившиеся вследствие религиозного воспитания» [6, стр. 83]. Поэтому протестантизм стал оформлением ценностной сущности сферы практической прикладной деятельности, субъектами которой выступали ремесленники, бюргеры и буржуа. Со временем на фоне развивающейся техники и науки это привело к формированию индустриального капиталистического общества.
Прорыв во второй сфере творческой деятельности, связанный с влиянием гуманистических идеалов Возрождения, произошёл в эпоху Просвещения. Здесь расцвело научно-исследовательское творчество и связанное с ним мировоззрение. Эпоха Просвещения «противопоставила «Божественному свету» «Свет Разума», то есть способность человека мыслить, а не верить» [4, стр. 139]. Истоками мировоззрения эпохи Просвещения послужили успехи в технике, научные открытия XVII-го века и сформулированные тогда же Дж. Локком и Р. Декартом методы научного исследования. Одним из основополагающих трудов для просвещенческой мысли стали «Математические начала натуральной философии» (1686) И. Ньютона, где излагалась завладевшая в XVIII веке умами механистическая картина мира, выразившаяся в рационалистическом подходе к исследованию любых явлений.
Рационалистический подход требовал переосмысления и критики существующей действительности, в том числе и социальной, с позиций Разума. Посредством критики существующего положения вещей здесь были выработаны политические ценности республиканского демократического самоуправления, соответствовавшие новой оценке способностей индивидуума к самоопределению и принятию разумных решений. «Общественная практика, основанная на ремесле и торговле, а не на земледелии и войне, порождала свободную личность, тем самым вызывая потребность в новом способе общественного самоуправления — демократическом, выборно- парламентском, республиканском» [4, стр. 31].
Таким образом, второе направление деятельности, связанное с научно-исследовательским творчеством, примыкало к ценностным установкам первого – практической прикладной творческой деятельности. Идеи Просвещения продолжили идеи Реформации более радикальным образом. И если Реформация была компромиссом между ценностью личного творческого труда и традиционной культурой, то Просвещение полностью отвергало «религиозные предрассудки» и ставило во главу угла полностью самостоятельную личность, способную не только мыслить и принимать решения, но и моделировать социальное бытие по законам разума и справедливости. Объединившись, наложившись друг на друга, протестантские и просвещенческие ценности подготовили к концу XVIII-го века два политических переворота – обретение независимости США и Великую французскую революцию.
М. С. Каган пишет: «В истории европейской культуры XIX век открывается Великой французской революцией, открывается не формально-хронологически, а культурно-содержательно, и в двух отношениях: во- первых, революция, сокрушив феодализм как социальный строй и фундамент последнего типа традиционной культуры, расчистила путь для свободного развития материальных и духовных сил нового общественного строя, с новым типом культуры – ориентированным научно-технически, позитивистски-реалистически и материалистически- прозаически; во-вторых, революция породила одновременно и оппозиционный данному типу культуры потенциал — романтический» [4, стр. 173].
Романтизм обозначил следующую ступень раскрытия личностного потенциала в векторе к персоналистской культуре, заложенном гуманизмом Возрождения. Если Реформация провозглашала свободу творчества в прикладной сфере деятельности, Просвещение провозглашало свободу мышления индивида, то Романтизм предлагал творческую деятельность, основанную на ценности личности и её внутреннего мира, ценности личного эмоционального переживания. Именно по причине такого крупного шага этого мировоззрения в сторону «личностности» М. С. Каган предлагает писать термин «Романтизм» с прописной буквы.
Ярким примером перехода от мировоззрения Просвещения к мировоззрению Романтизма может служить контраст классической немецкой философии, деятели которой на рациональных началах пытались выстроить обобщающую картину мира, и философии иррационализма, отрицавшей или ограничивавшей роль разума в познании мира. Ф. Ницше – один из крупнейших представителей иррационализма в философии – писал: «Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своя веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердце ваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. <...> Что до жизни вообще, до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого? Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывали действительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши!» [7, стр. 3].
Ницше противопоставляет научному познанию способ чувственного, интуитивного восприятия мира, который несправедливо избегается. Философия иррационализма проявила основную ценностную установку Романтизма – обращение индивида к своему внутреннему эмоциональному миру. В области деятельности это выразилось в самоутверждении за счёт «самовыражения, преобразования реальности, если не материально- практического, то хотя бы иллюзорно-духовного, осуществляемого в воображении силами творческой фантазии» [4, стр. 188].
Итак, согласно современным культурологическим концепциям гуманизм эпохи Возрождения последовательно развёртывался в трёх аспектах в направлении возрастания ценности личностного:
- в практически-прикладной деятельности, проявившей себя в социальных явлениях бюргерства и буржуазии, а в форме идеологии – в идеях реформации и протестантизме;
- в научно-исследовательской деятельности, выразившей себя в социально-политическом плане в
появлении моделей республиканского самоуправления и представлений о правах человека, в поднитии самосознания «третьего сословия», а в области идеологии – в идеях Просвещения, механистичной картине мира;
- в творческой деятельности «самовыражения», основанной на ценности внутреннего мира личности, проявившей себя в основном в социальной среде богемы, а в виде идеологии – в теории «личного гения» и «сверхчеловека» («человекобога»).
Перечисленные направления творческой деятельности и сопутствующая им идеология – это некие максимы, которые могли в разных долях присутствовать в сознании отдельной личности. Кроме этих духовных аттракторов существовали и другие обстоятельства, влиявшие на социо-культурную ситуацию XIX-го века – постоянно развивающиеся средства материального производства, возвышавшие положение буржуазии в обществе; также оставалась неизжитая традиционная культура, явления которой М. Вебер видел в окружающей его действительности и в начале XX-го века.
XIX-й век предстаёт как сложная картина взаимоотношений перечисленных явлений и, в частности, буржуазии и творческой среды. Эти противоречия, как заметил М.С. Каган, были выявлены Великой французской Революцией. Ко времени начала революции буржуазная культура в большей или меньшей степени уже была сформирована, тогда как романтические веяния были только в зачаточной стадии развития.
В XVIII веке были сформулированы основные мировоззренческие тезисы класса буржуазии. Среди авторов этих концепций культурологи и социологи называют Бенджамина Франклина, Джона Локка, Адама Смитта [4, стр. 105], Клода Адриана Гельвеция, Иеремию Бентама [8, стр. 362]. Ими были высказаны идеи о прямой зависимости добродетели и счастья от индивидуальной выгоды и материальных богатств. Социолог Дэвид Брукс пишет о Б. Франклине – одном и самых влиятельных среди перечисленных мыслителей – следующее: «ему удалось поместить мирские амбиции в рамки непритязательной, но действенной морали. Будь честен. Трудись в поте лица. Не юли. Сосредоточься на конкретных неотложных задачах, не отвлекаясь на абстрактные утопические идеи. Это он задал тот прямолинейный тон, что характерен для американской мудрости: “Рыбу и гостей больше трёх дней не держат”» [9, стр. 70].
О сформированности буржуазной культуры к началу XIX века говорит и появление в литературе XVIII века жанра буржуазной драмы, главным героем которой выступал обычный горожанин.
Культуролог Т. С. Паниотова так описывает буржуа XVIII века: «Герой нового времени – человек, который всем обязан самому себе, а не преимуществам принадлежности к знатному роду. Он рассчитывает только на себя, на свои силы. Ему присуща трезвость ума и нацеленность на реальную, посюстороннюю жизнь. В ней он является противником праздного образа жизни, роскоши, бездумной траты денег, так характерных для дворянства. Главные добродетели, культивируемые этим героем, - трудолюбие, бережливость и точное соблюдение денежных обязательств» [8, стр. 363].
На этой ноте рационалистического делового отношения к действительности были сформулирована конституция США (1787 г.), а также «Декларация прав человека и гражданина» (1789 г.), ставшая одним из важнейших документов Великой французской революции. Начавшаяся как отражение стремлений всех трёх ветвей творческой активности – прикладной, научной и чувственно-ориентированной, революция 1789-1799 годов обнажила отталкивающие стороны первых двух для третьей. Было вполне логичным, что мировосприятие Романтизма ощутило чужеродность описанного мировоззрения человека Просвещения.
Прокомментировать эти отталкивающие стороны для творческой элиты XIX века может следующий отрывок публицистики Шарля Бодлера: «Случалось ли тем из моих читателей, кто из праздного любопытства ввязывался в уличную потасовку, порадоваться со мной при виде того, как охранитель порядка – полицейский, гвардеец или просто солдат – дубасит республиканца? И быть может, вы, как и я, мысленно твердили ему: “Так ему, всыпь ему посильней, голубчик полицейский; молодецки с ним расправляясь, ты вызываешь во мне восторг, точно вершитель справедливости Юпитер. Тот, кого ты награждаешь тумаками, – враг ароматов и роз и фанатик полезной утвари; он враг Ватто, враг Рафаэля, злейший гонитель красоты, пластических искусств и изящной словесности, заклятый иконоборец, палач Венеры и Апполона”...» [10, стр. 124].
Подобные воззрения на вершителей Великой французской революции – «третье сословие», республиканцев, буржуа – можно встретить повсеместно во французской литературе XIX - начала XX веков. Социолог Сесар Гранья, подробно разобравший эту ситуацию в творческой среде XIX века, выделил трёх авторов французской художественной литературы, выражавших крайнюю степень неприятия буржуазии – Шарля Бодлера, Густава Флобера и Стендаля (хотя к ним можно было бы добавить ещё множество авторов), – а в качестве кульминации этого неприятия назвал середину XIX века. Именно в этот период распространяется уничижительное значение слов «мещанин» и «филистер».
Знаковый для XIX века роман Г. Флобера «Госпожа Бовари» по задумке автора не давал оценки описываемому в нём явлению мещанства, оставляя читателю самостоятельно выносить суждения. Однако, сохранились жалобы Флобера друзьям, которые он озвучивал во время написания романа: «Клянусь, последний раз в жизни якшаюсь с буржуа. Лучше уж изображать крокодилов, это куда проще!» — «Как надоела мне моя «Бовари»!.. В жизни не писал ничего труднее, чем то, что пишу сейчас,—пошлый диалог!» — «Нет, больше меня не заманишь писать о буржуа. Зловоние среды вызывает у меня тошноту. Самые пошлые вещи мучительно писать именно из-за их пошлости» [11, стр. 11].
Д. Брукс так описывает отношения между буржуазией и творческой элитой: «Мир буржуа был миром коммерции и предпринимательства. Богема жила в мире искусства. Буржуа размышляли логически, оперируя цифрами и количествами. Богема предпочитала интуитивный, органический способ мышления. Буржуа нравились всякого рода организации. Богема ценила независимость и считала буржуа стадом приспособленцев. Буржуа обожали машины; богема предпочитала вещи доиндустриальной эпохи, когда ремесленник вкладывал в них частицу себя. В вопросах потребления буржуа ценили уравновешенность и лоск. Богему же – за исключением денди, появившихся и ушедших в небытие в XIX веке, - восхищала подлинность и естественность. Буржуа боготворили успех; богема выстроила свою систему ценностей вокруг пренебрежения успехом. Буржуазия стремилась к ощутимому совершенствованию. Великой целью богемы было раздвинуть рамки собственной личности» [9, стр. 76].
Среди социальных причин подобного отношения литературной элиты к классу буржуазии С. Гранья называет «исчезновение традиционных форм литературного меценатства, финальное утверждение среднего класса как господствующего класса не только экономически, но и политически и идеологически, развитие индустриализации, технологии, народного правительства, социального прагматизма, концентрацию культурной жизни в городах и интеллектуальную безработицу» [12, стр. 13]. Творческая элита столкнулась с последствиями индустриализации культуры – капиталистической экономикой спроса и предложения, где адресата художественного произведения сложно было себе представить, а имущий класс буржуазии был воспитан на пуританской бережливости и просвещенческом практицизме, не предполагавших вложений в «бессмысленные» явления типа искусства. Вместе с тем идеалы Романтизма - ценность душевного порыва, утончённого чувственного переживания, носителем которых была творческая элита, - вызывали критику с её стороны в отношении безликости и бездуховности процветающей в этот момент буржуазной среды.
Вообще «критику» существующего положения вещей буржуазного капиталистического общества М. С. Каган называет одной из ярчайших черт Романтизма. Поэтому к явлениям Романтизма XIX века он относит также и теорию классовой борьбы К. Маркса – Ф. Энгельса, хотя она и содержит в большой мере аппарат научного исследования. О чём-то подобном пишет в своей статье психолог Г. Хрустов: основаниями к развитию теории К. Маркса он называет «не науку», а «аффективный бунт» против действительности [13, стр. 55].
Такое радикальное неприятие буржуазной среды характеризует в основном интеллигенцию Франции и Германии XIX века. Однако в творческой среде западного общества XIX века были и другие реакции на проблему необразованности, «скаредности» (Ш. Бодлер), отсутствия яркой духовной жизни у буржуазии, равнодушной к указанным выше нападкам. Одно из этих веяний заключалось в попытке научить и объяснить в форме открытых лекций для народа правильные по мнению образованной элиты Романтизма способы жизни.
Наиболее характерным такой способ оказался для Великобритании и США, где были сильнейшие пуританские традиции, и капиталистические отношения были наиболее развиты. В связи с гетерогенностью «персоналистского» типа культуры, в котором теоретически может возникать столько концепций бытия, сколько в нём существует «личностей» [4], тематическое наполнение этих лекций оказывалось достаточно разнообразным. Общей чертой, объединявшей эти послания народу, была утопичность концепций идеального бытия, свойственная романтическому мировоозрению. Здесь вспоминается и позитивная программа переустройства мира с помощью революции К. Маркса и Ф. Энгельса, которая должна была привести к построению «земного рая», и программы возвращения к романтизировавшемуся средневековью Дж. Рёскина, У. Морриса и прерафаэлитов, различные варианты социализма, породившие «бесчисленное множество протестантских сект» [4, стр. 101], лекции по эстетике Г. Земпера, и поездки европейских мэтров с лекционными гастролями по США (К. Дрессер, О. Уайльд и др.). Такие лекции действительно были средством воздействия творческой элиты на сознание буржуазии и во второй половине XIX века стали всеобщим явлением для западной культуры этого времени.
Другим способом воздействия творческой элиты на мировоззрение буржуазии в XIX веке стало музейное и выставочное дело. Корни этого явления в публичном варианте уходят в концепцию всеобщей доступности образования, сформулированную в эпоху Просвещения. Первым крупным публичным музеем стал Лувр, открытый для свободного посещения после Великой французской революции. Дальнейшее развитие публичных музеев под эгидой воспитания и поучения связано с прошедшей в 1851 году Всемирной торгово-промышленной выставкой, на основании избранных экспонатов которой впоследствии был создан музей «Виктории и Альберта». Эти события явились образцом для возникновения других музейно-выставочных комплексов. В XIX веке творческая элита приобрела возможность воздействовать на мировосприятие буржуазии не только передачей идей посредством лекций и буклетов, но и с помощью наглядных зрительных образов.
Такие воздействия со стороны интеллигенции иногда оказывали влияние на буржуазную культуру; в некоторых случаях буржуазия воспринимала пропагандируемые ценности совсем неожиданным для авторов концепций образом, абсорбировала некоторые эстетические модели, изменив их «под себя». Однако в большей массе класс буржуазии не изменял своим главным ценностям, сформулированным Б. Франклином и другими рационалистами-просвещенцами. Вместе с тем буржуазия в этой ситуации оказывалась иногда не только реципиентом, но и транслятором ценностей. Этот процесс диалога, в том числе и эстетического, между буржуазией и идеологами социального бытия и эстетики XIX века заслуживает отдельного исследования.
На мировосприятии буржуазии, а также художественной и научной элиты XIX века, кроме их внутренних проблем, сказывалось присутствие и положение класса рабочих. Именно появление бедствующего класса рабочих и связанные с этим политические волнения вызвали потребность исследования феномена толпы. Первые шаги в этой области совершили Густав Лебон, Габриэль Тард, Зигмунд Фрейд и др. Однако век наблюдения со стороны творческой элиты буржуазной культуры вызвал к жизни исследование толпы другого рода – культурной массы. Хосе Ортега-и-Гассет в работе «Восстание масс» (1929 г.) впервые ввёл в научный оборот термин «массовая культура», определяя через него феномены, зародившиеся в XIX веке. Х. Оргега-и-Гассет озвучивает те же мысли относительно буржуазной культуры, что и авторы XIX века, но эти соображения выражены в более полемической форме: «XIX век создал новую породу людей – мятежную массу – и теперь она угрожает тем основам, которым обязана жизнью. Если этот человеческий тип будет по-прежнему хозяйничать в Европе, и право решать останется за ним, то не пройдёт и тридцати лет, как наш континент одичает» [14, стр. 315]. Автора озаботил тот факт, что «человек массы» обрёл в современном ему мире реальную политическую и культурную власть. Х. Ортега-и-Гассет выступает здесь как обороняющаяся сторона «меньшинства, выделенного особо», то есть элиты. Таким образом, XIX век, логически начавшись с Великой французской революции, высвобождавшией потенциал капиталлистического уклада, ещё больше укрепил позиции буржуазии, способствовал развитию специфичной для буржуазного общества «массовой культуры». И хотя расцвет этого типа культуры приходится на XX-XXI века, своё начало «массовость» берёт в XIX веке.
Для материальной и художественной культуры XIX века наиболее значимыми оказались эстетические критерии социальной группы буржуазии, представлявшей рационалистически-ориентированное творческое мышление, и творческой элиты, ориентированной на ценность эмоционального переживания; противоборство и взаимодействие этих идей выразилось во всей материальной культуре XIX века. Со стороны творческой среды буржуазные ценности вызывали сильную критику, поэтому ценностные принципы буржуазии стали в некоторой степени формообразующими для культуры XIX века. Во многом (но не во всём, конечно) художественное и культурное наследие XIX века, спродуцированное профессиональными творцами, представляет собой спектр реакций творческой среды на явления буржуазной действительности – от полного неприятия (реализм) и создания альтернативного эстетического и духовного «гетто» (романтизм, модерн, символизм), – до попыток перевоспитать несчастных в своей ограниченности буржуа (Дж. Рёскин, О. Уайльд). Но также важны были для материальной культуры XIX века и ценности буржуазии, - то, как они видоизменялись при взаимодействии с романтическими идеалами творческой элиты, создав первые памятники «массовой культуры».
Список литературы
1. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Издание 2. Том 12. – М: Политиздат, 1958. – Институт Марксизма- Ленинизма при ЦК КПСС, 879 с.
2. Карлейль Т. Чартизм / http://iknigi.net
3. Карлейль Т. Теперь и прежде / сост., подгот. текста и примеч. Р. К. Медведевой. – М.: Республика, 1994. – 415 с.
4. Каган М.С. Введение в историю мировой культуры. Книга вторая. Санкт-Петербург: ООО «Издательство “Петрополис”». 2003 – 320 с.
5. Ерасов Б.С. Социальная культурология: Пособие для студентов высших учебных заведений. В 2-х ч. Ч II – М.: АО «Аспект Пресс», 1994. – 240 с.
6. Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем. / Сост., общ. ред. и послесл. Ю. Н. Давыдова; Предисл. П. П. Гайденко. — М.: Прогресс, 1990. —808 с.— (Социологич. мысль Запада).
7. Ницше Ф. К генеалогии морали, сочинения в 2-х томах, том 2, издательство "Мысль", Москва 1990.
8. Паниотова Т. С. Новое время: оформление европейской культуры и цивилизации. / История мировой культуры (мировых цивилизаций). / [Г. В. Драч и др.]; под ред. Г. В. Драча, В. К. Королёва, О. М. Штомпеля. – 2-е доп. и перер. изд. – Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 2002. – 544 с.
9. Брукс Д. Бобо в раю. Откуда берётся новая элита / Дэвид Брукс. – М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2013. – 296 с.
10. Бодлер Ш. Об искусстве / пер. с фр. Н. Столяровой, Л. Липман. - М.: Искусство, 1986. - 422 с.
11. Флобер Г. Госпожа Бовари: роман; Повести; Лексикон прописных истин: Пер. с фр./ Редкол.: Л. Андреев, Г. Бердников, Г. Гоц и др.; Предисл. и коммент. С. Брахман; Худож. М. Майофис. - М.: Худож. лит., 1989. - 430 с. (Б-ка классики. Зарубеж. лит-ра).
12. César Grana. Bohemian versus Bourgeois: French Society and the French Man of Letters in the Nineteenth Century. – New York: Basic Books, 1964 – 240 p.
13. Хрустов Г. Психология заблуждений Карла Маркса / Г. Хрустов // Развитие личности №4 / 2002, – М.: МПГУ. – с. 47-59.
14. Хосе Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры / Вступ. Ст. Г. М. Фридлендера; Сост. В. Е. Багно. – М.: Искусство, 1991. – 588 с.
