Новости
12.04.2024
Поздравляем с Днём космонавтики!
08.03.2024
Поздравляем с Международным Женским Днем!
23.02.2024
Поздравляем с Днем Защитника Отечества!
Оплата онлайн
При оплате онлайн будет
удержана комиссия 3,5-5,5%








Способ оплаты:

С банковской карты (3,5%)
Сбербанк онлайн (3,5%)
Со счета в Яндекс.Деньгах (5,5%)
Наличными через терминал (3,5%)

ТЕМА СОВЕСТИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

Авторы:
Город:
Москва
ВУЗ:
Дата:
25 февраля 2017г.

Обращение к теме совести творцов русской литературы XIX века углубляет ее внутренние связи с духовным потенциалом древнерусской литературы, ее символикой. Совесть является важнейшей православной категорией,  фиксирующей регуляцию поведения и мировоззрения литературного героя с позиции православной нравственности. Показательно, что данная тема не присутствовала в литературной традиции XVIII века. Поэтов русского классицизма (Ломоносов, Державин) в большей степени привлекает тема Бога как создателя и творца.

Родоначальником обращения к тематике совести в литературной традиции XIX века является А.С. Пушкин. Последующей традицией он воспринимается как значимый ориентир. Тема совести присутствует в творчестве Пушкина в двух измерениях. Совесть выступает как принадлежность дворянства     (роман «Капитанская дочка») и проявляется в верности присяге, дворянской чести. Совесть выступает и как общечеловеческая нравственная категория в маленьких трагедиях А.С. Пушкина [1]. В «Каменном госте» в образе Дон Гуана представлен человек, порабощенный страстями. Но встретив Донну Анну, герой в первый раз по-настоящему полюбил. «Наверное, он сам до конца не ведал, какие силы разбудил, в каком совершенно ином мире оказался. Прежняя жизнь стала пустой и постылой. Иные, высшие ценности он увидел пред собою, иному Богу - христианскому, новому Богу любви – вознес свои молитвы»,- замечает А. Убогий [4]. Вместе с любовью просыпается совесть, появляется ответственность за поступки, запятнавшие свет любви:

«……- О, Дона Анна,-

Молва, быть может, не совсем неправа, На совести усталой много зла,

Быть может, тяготеет. Так, разврата Я долго был покорный ученик,

Но с той поры, как вас увидел я, Мне кажется, я весь переродился. Вас полюбя, люблю я добродетель И в первый раз смиренно перед ней Дрожащие колени преклоняю»

Все грехи прошлого встали вдруг в полный рост и потребовали искупления в настоящем- ради, быть может, будущего. Дон Гуан полюбил, обрекая себя на нравственное испытание. В контексте трагедии любовь и есть смерть и рождение новой личности. Дон Гуан в момент высшего испытания любовью не только принял судьбу, против которой изначально бунтовал, но и сумел преодолеть ее, выйдя в порыве любви за пределы самого себя, прикоснувшись через любовь к вечности и бессмертию. И для Пушкина реалиста важным оказалось движение Дон Гуана к раскаянию, осознанию греховности, он пристально наблюдает рождение новой нравственной личности. Именно любовь преображает душу Дон Гуана, может привести его к раскаянию. Психологическое изображение момента покаяние является настоящим художественным открытием А.С. Пушкина, значимым для его последователей.

Тема совести, постоянная «ревизия» своих поступков с позиции нравственности, постоянные муки совести присущи герою романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» Печорину. Использование приема дневника героя позволяет продемонстрировать ту духовную работу, которая идет во внутреннем мире героя. Примечательно, что происходящие события подаются с позиции дневника и вызывают постоянную рефлексию героя. В.Г. Белинский отмечает: «В самом деле, в нем два человека: первый действует, второй смотрит на действия первого и рассуждает о них, или, лучше сказать, осуждает их, потому что они действительно достойны осуждения» [2] Не случайно данный тип персонажей В.Г. Белинский назвал рефлексирующими, поскольку они действуют и «измеряют» свои поступки с позиции нравственности. В ночь накануне дуэли с Грушницким Печорин, осмысляя свою жизнь, делает замечание в журнале: «Пробегаю в памяти все прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? Для какой цели я родился? А верно она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую силы необъятные… Но я не угадал своего предназначения, увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных». Часто покаяние сопровождает его поступки. Описывая свое поведение и происходящие события, Печорин в дневнике параллельно оценивает их с позиции нравственности. Например, ухаживая за княжной Мэри, Печорин замечает: « Она как цветок, который аромат испаряет навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет! Я чувствую в себе ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на  пищу, поддерживающую  мои душевные  силы». Совмещение поступков и их анализа с позиции православной нравственности становится основой психологического романа реализма. Прием совмещение поступков и их самоанализа с точки зрения нравственности, актуализация внутренних состояний, переживаний, мыслей героя станет в  дальнейшем характерной приметой поэтики Достоевского.

Тема совести становится центральной в реалистическом творчестве Н.В. Гоголя. Исследование художественного мира Гоголя с позиции темы совести является тем «ключом», который позволяет дать объективную интерпретацию «Ревизору» и «Мертвым душам». Исследование творчества Гоголя с позиции совести вытесняет сатирическую трактовку его произведений. Раскрывая свой замысел, Гоголь пишет: «Я решил собрать все дурное, какое только знал и разом посмеяться над всем». Писатель верил, что комедия произведет решительное воздействие на русское общество. Все пороки России отразятся, как в зеркале, в комедии. Эта попытка и творческая задача, поставленная Гоголем, расширяет символическую природу его произведений. Город становится символом-зеркалом, где отражается вся многоаспектная социальная деятельность. В это зеркало способен заглянуть читатель, театральный зритель, ужаснуться самому себе и встать на путь нравственного развития, искоренения пороков. Тема совести усиливается символом суда чиновников в немой сцене.

Страх, в котором находятся чиновники, приводит их к саморазоблачению. Судья Ляпкин-Тяпкин признается: «А я на этот счет спокоен. А в самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую- нибудь бумагу, так жизни не будет рад. Я вот уже пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в докладную записку-а! Только рукой махну. Сам Соломон не разберет, что в ней правда и что неправда». Одна реплика судьи отражает состояние дел в судебной системе в России.

Однако надежды Гоголя на решительное преображение русского общества не сбылись. Комедия не произвела задуманного автором влияния и была воспринята современниками лишь как сатира. Это привело к окончательному крушению эстетической утопии писателя. Крушение ожиданий, осознание противоречивости искусства, красоты, добра вызывает потрясение в духовном мире Гоголя. Именно потому вскоре неудачи «Ревизора» в 1836 году Гоголь  уезжает за границу,  где создает «Мертвые  души». Не соглашаясь с восприятием комедии «Ревизор» современниками Гоголь создает статьи, в которых раскрывает замысел произведения. В статье «Развязка «Ревизора» Гоголь подходит к аллегорической духовной трактовке комедии. Первый комический актер словами писателя утверждает, что город, изображенный в комедии,- «это наш внутренний духовный город, а ревизор- наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим  ревизором ничто  не укроется». В  таком контексте финальная сцена выступает как воплощение суда совести. Суд совести призван перебросить мост от мертвого к живому. Христианский подтекст немой сцены отмечает и Л.В. Жаравина: «В гоголевской комедии немая сцена- прообраз Божьего суда, неминуемо влекущего наказание. Все поступки, лежащие на совести персонажей, в отраженном виде, подобно бумерангу, возвращаются к ним». Этому способствует эффект саморазоблачений и характеристик, данных другими персонажами. Благодаря такому построению комедия напоминает зеркало. Хлестаков, легко усваивая суждения, внушенные ему окружающими, представляет собой проекцию их мыслей. Доводя до логического завершения недосказанное другими, герой становится зеркальным отражением мира в целом. При такой развитой системе взаимоотражений уничтожаются границы между сценой, залом и окружающим миром, между пороками своими и чужими. Театр, в котором представляется комедия, становится местом самоосуждения и самоочищения путем осознания греховной единосущности русского общества. Продолжением этой статьи является утверждение в «Выбранных местах из переписки с друзьями», что мир героев «Ревизора»- это также внутренний мир самого писателя, что изображенные в комедии пороки выявлены в ходе своеобразного анализа, произведенного автором над своим духовным миром.

Тема совести звучит в этом произведении только во втором томе, где показано покаяние Чичикова под влиянием проповеди Муразова. Художественный мир первого тома статичен, мертвенен, поскольку у героев с мертвой душой нет и осуждения с позиции совести. Муразов призывает Чичикова, ожидающего суда: «Павел Иванович, успокойтесь; подумайте, как бы примириться с Богом, а не с людьми, о бедной душе своей помыслите». Под влиянием этого разговора Чичиков начинает сознавать, что «не так, не так иду и что далеко отступился от прямого пути». Герой, анализируя прошлое, приходит к выводу, что жажда к накоплению имущества полностью овладела его душой, извратила все, стала причиной духовного падения: «огрубела натура»; нет любви к добру, этой прекрасной наклонности к делам благородным». Переосмысление жизни приводит к духовному возрождению главного героя: «Муразов прав, пора на другую дорогу».

Список литературы

 

1.Волосков И.В. Православная символика в истории русской словесности.-Saarbrucken,Lambert Academical Publisching,2016.-180с.

2.   Белинский В.Г. Собрание сочинений: в 9 томах.-М., 1976.-Т.3.-с. 125

3. Жаравина, Л.В. . Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь: философско-религиозные аспекты литературного развития 1830-40-х годов.-Волгоград, 1996.-С.91

4. Убогий А. Между любовью и смертью.- Калуга, 1997.-С. 76