13 марта 2016г.
Как известно, понятие языковой нормы оказывается сложным и многоаспектным, имеет свою специфику на разных уровнях языковой системы. Тем не менее, характеризуя проявление нормы на определенном языковом уровне или тот или иной аспект языковой нормы, все лингвисты отмечают, что норма предполагает отбор языковых единиц членами данного языкового коллектива в ходе речевой деятельности.
В связи с этим представляет интерес определение языковой нормы, которое предлагает Б.Н. Головин:
«Норма – это исторически принятый в данном языковом коллективе (предпочтенный) выбор одного из функциональных парадигматических и синтагматических вариантов языкового знака». В этом определении находят отражение структурный и функциональный аспекты языковой нормы и принимается во внимание тот факт, что выбор языкового знака при развертывании речи осуществляется по двум осям: как выбор члена определенной парадигмы, ряда предложенных системой вариантов (парадигматический аспект), а также как выбор в зависимости от условий речевой деятельности (синтагматический аспект). Б.Н. Головин отмечает еще одну важную черту нормы: она создается благодаря постоянно действующей потребности в лучшем взаимном понимании. Таким образом, норма понимается ученым как такое свойство функционирующей системы языка, которое создается использующим данный язык коллективом людей для достижения наилучшего взаимопонимания.
В соответствии с предложенной трактовкой нормы существенным оказывается такое ее свойство, как целесообразность. Это свойство нормы имеет целью совершенствование языка как средства общения, отбор в ходе речевой деятельности наиболее эффективных языковых средств. К.С. Горбачевич отмечает, что свойство целесообразности рассматривается в науке по-разному: как ситуативно-речевая и как структурно-языковая предпочтительность определенного языкового варианта. При ситуативно-речевой трактовке целесообразность понимается как выбор варианта в зависимости от ситуации и задач общения, от социальных различий внутри языкового коллектива. Однако в этом случае в фокусе внимания оказываются нормы речи, а не нормы языка. Этот подход может быть плодотворным в области функциональной стилистики, но неприемлем для нормативной лексикографии, задача которой состоит в установлении более общих, усредненных норм, не учитывающих частные ситуативные параметры, зачастую не поддающиеся точному исчислению и учету. Отсюда второе, более общее толкование принципа целесообразности, которое можно сформулировать следующим образом: целесообразно в норме то, что способствует лучшему пониманию высказывания; наоборот, нецелесообразно то, что мешает ясности выражения или что трудно произнести или запомнить. В этом случае целесообразность предстает как структурно-языковая предпочтительность определенного варианта. При таком подходе учитывается динамическая природа нормы, понятными становятся причины изменений языковой системы и нормы: развивающаяся система перестраивается вследствие преодоления противоречия между изменяющимися потребностями общения и наличными средствами и правилами языка.
Вторая трактовка принципа целесообразности, на наш взгляд, позволяет объяснить изменения в орфоэпической норме русского языка в сторону так называемого «побуквенного произношения».
Традиционно считается, что русская произносительная норма складывалась на основе разговорной речи Москвы. Последней были свойственны многие явления, которые и в наше время типичны для спонтанной, неподготовленной речи и просторечия: упрощение групп согласных, более разнообразные случаи ассимиляции и диссимиляции при стечении согласных и др. С другой стороны, существовало и так называемое книжное произношение, в основе которого был церковно-славянский язык. М.В. Панов утверждает, что в первой половине XVIII века сосуществовали два языка с различными фонетическими системами. Книжный, близкий к церковно- славянскому, использовался в таких устных формах, как проповедь, торжественное приветствие, стихотворные произведения разных жанров, деловая речь; этот язык усваивался, как иностранный, путем сознательного обучения. Другой язык, разговорный, использовался в быту, усваивался неосознанно с раннего детства.
Во второй половине XVIII века двуязычие исчезает и на смену ему приходит единый, расчлененный на стили язык. В произносительном отношении возникают два стиля – высокий и средний (его называли и низким), причем в высоком стиле наблюдается ориентация на церковно-славянский язык с его стремлением к побуквенной реализации, а средний (низкий) ориентирован на разговорное произношение. Среди особенностей высокого произносительного стиля М.В. Панов отмечает оканье, побуквенное произнесение сочетания ЧН, некоторых других групп согласных.
Начало XIX века характеризуется большой орфоэпической пестротой и терпимостью к разным произносительным вариантам. В это время из высокого стиля исчезает оканье (сохраняется еще в проповеди, торжественных речах, но эти жанры перестают быть актуальными). Более свободным становится произношение сочетания ЧН. Например, А.С.Пушкин использует оба варианта произношения данного сочетания, рифмуя в одном случае «скучной/однозвучный» [ч’н], а в другом – «душно/скучно» [шн]. Образованные люди отмечают особенности петербургского произношения.
В первой половине XIX века орфоэпические нормы только складываются, но уже к середине XIX века оформляется петербургский произносительный стандарт, который многими исследователями оценивался как побуквенный, педантично-книжный. При этом Р.И. Аванесов считал, что побуквенному произношению в Петербурге способствовали чиновники, среди которых было много иностранцев, незнакомых с традиционной московской нормой и изучавших русский язык по книгам. М.В. Панов отмечал, что ориентация на письменную форму способствовала произносительному единству в Петербурге, население которого было весьма пестрым в языковом отношении. Л.А. Вербицкая полагает, что в большинстве случаев особенности петербургского произношения определялись влиянием окружающих диалектов (приблизительно 80 %) и небольшая часть – влиянием написания (приблизительно 20 %).
Рассмотрим некоторые черты старомосковского и петербургского произношения, не закрепившиеся в современной орфоэпической норме в качестве основного или наиболее частотного варианта, и попытаемся дать этому объяснение.
Сначала назовем известные по литературным данным особенности старомосковского произношения:
1) упрощение групп согласных за счет утраты срединного согласного отмечалось в большем числе сочетаний согласных, например: жестко [ск], бороздка [ск], хвастливый [сл’], гувернантка [нк], голландка [нк];
2) чаще отмечались случаи диссимиляции согласных по способу образования: в сочетании ЧН, например: ябло[шн]ый, кори[шн’]евый; в сочетаниях двух взрывных согласных КТ, КД, ГД, КД, КК, КГ, например: де[хт’]ярный, [хт]о, ино[γд]а, [х к]ому;
3) более последовательной была ассимиляция согласных по мягкости, например: ла[ф’к’]и, пе[т’л’]и, ли[с’т’в’]енный;
4) правильным считалось стяженное произношение отчества в сочетаниях «имя и отчество»: Алек[с’ев]на, Нико[лав]на и др.
В ряде случаев в противоречие с общепринятыми правилами чтения вступало московское произношение словоформ, например:
1) в окончаниях глаголов 3 л. мн. ч. настоящего времени произносился [у]: гонят [ут], точат [ут];
2) в составе возвратного постфикса произносился твердый согласный: боюсь [с], боялся [съ];
3) в основе глаголов конечный заднеязычный согласный корня перед гласной И суффикса произносился твердо: стал[к]ивать, стря[х]ивать;
4) в основе прилагательных конечный заднеязычный согласный перед гласной И окончания также произносился твердо: стро[г]ий, ти[х]ий. (Следует заметить, что в текстах первой половины XIX века встречалась орфографическая особенность, позднее не принятая: безударные и ударные окончания рассматриваемых форм прилагательных на письме не различались, например, писали пепелъ седой и холодной и произносили в основе прилагательного твердый согласный.)
Не было последовательным в старомосковской норме произношение некоторых согласных и гласных в определенных позициях, например:
1) на стыке приставки и корня сочетание ЗЖ произносилось как [жж], а внутри корня – как [ж’ж’], например: разжать [жж], визжать [ж’ж’];
2) после твердых согласных на месте букв А, О в позиции первого предударного слога произносился звук
[ᴧ], но после твердых шипящих в тех же условиях звучал гласный, средний между [ы] и [э]: жандарм [ыэ], ржаной [ыэ], шоссе [ыэ].
Указанные особенности произношения отсутствовали в петербургском произносительном стандарте; им соответствовали варианты, ориентированные на правила чтения.
Вместе с тем и в петербургском стандарте можно отметить ряд особенностей, не соответствовавших правилам чтения:
1) произношение твердых губных согласных в конце слова: семь [м], кровь[ф];
2) произношение сочетания ЩН как [шн]: изящный [шн], в сущности [шн];
3) произнесение буквы Щ, сочетания СЧ как [ш’ч’] вместо московского [ш’:], например: ищи, счастье [ш’ч’] ;
4) отсутствие /j/ в начале слова или после гласного на месте буквы Е: если [е], воет [ое];
5) произношение в ряде слов вместо мягкого твердого согласного [р], например: принц [ры].
Рассмотренные выше варианты старомосковского и петербургского стандарта, не соответствовавшие закономерным отношениям между написанием и произношением, не закрепились в современной произносительной норме. Нам кажется, это произошло потому, что они оказались нецелесообразными для речевой деятельности грамотных носителей языка, в то время как «побуквенные» произносительные варианты соответствуют правилам, усвоенным в процессе обучения чтению, не требуют дополнительных усилий для запоминания, значит, более удобны и целесообразны.
Таким образом, «побуквенные» варианты в большей степени ориентированы на грамотных людей. Пока грамотных людей в обществе немного, побуквенные произносительные варианты не получают общественного одобрения. Однако с ростом грамотности населения эти варианты получают более широкое распространение и другую оценку. Так, в период социально-исторических изменений, после Октябрьской революции, когда ослабли традиции и расшатались привычные нормы, книжное, «побуквенное» произношение воспринимается многими прежде неграмотными или недостаточно образованными людьми как наиболее правильное. Произносительные варианты, появившиеся как результат закономерных отношений между написанием и произношением, вытесняют из московского и петербургского стандартов разговорные и просторечные особенности.
Следует заметить, что принцип целесообразности не может вступать в противоречие с действующими фонетическими законами (принцип системности в норме оказывается более сильным). Поэтому в современной орфоэпической норме сохраняются аканье, иканье, не закрепилось произношение мягкого согласного [ц’] перед И в заимствованных словах, отмеченное как особенность петербургского стандарта, например: лекция [ц’].
Итак, можно заключить, что в эпоху всеобщей грамотности принцип целесообразности объясняет действие тенденции приближения произношения к написанию и может служить основой для закрепления так называемых «побуквенных» вариантов в кодифицированной норме. Стремление кодификаторов сохранить традиционные московские произносительные варианты (имеющие разговорную или просторечную основу) представляется целесообразным лишь для небольшого количества наиболее частотных слов, усвоенных первоначально в устной форме, например, что, конечно.
Список литературы
1. Аванесов, Р.И. Русское литературное произношение / Р.И. Аванесов. – М.: Просвещение, 1984.
2. Вербицкая, Л.А. Давайте говорить правильно / Л.А. Вербицкая. – М.: Высшая школа, 2001.
3. Головин, Б.Н. Основы культуры речи / Б.Н. Головин. – М.: Высшая школа, 1988.
4. Горбачевич, К.С. Принципы нормализации языка в современной русской лексикографии / К.С. Горбачевич // Современность и словари. – Л.: Наука, 1978.
5. Горбачевич К.С. Нормы современного русского литературного языка / К.С. Горбачевич. – М.: Просвещение, 1981.
6. Панов, М.В. История русского литературного произношения XVIII–XX вв. / М.В. Панов. – М.: Наука, 1990.
