21 марта 2016г.
Противостояние «натуры и культуры» сегодня достигло феноменологической ясности. Современное человечество отгородило себя от природы плотной оболочкой искусственно созданных вещей, привычное именование которых как второй природы только скрывает глубину разрыва между фюзис и техне. Современный человек живет по преимуществу в искусственной (культурной) среде и сам представляет собой ее продукт, поскольку его взаимодействие с окружающим миром и другими людьми культурно-символически опосредовано. Подобное самоосознание культуры как медиума смысла означает понимание ее как пространства коммуникаций. Поэтому все направления современной философии, развившиеся в результате «лингвистического поворота» (феноменология, экзистенциализм, аналитическая философия и т.д.), показывают ведущую конструктивную роль языка и коммуникации в развитии культуры, науки и каждого отдельного человека.
Действительно, с какой бы стороны мы не подошли к описанию современной научной парадигмы мы увидим, что конструктивизм есть объективный результат коммуникативной сущности культуры, которая уже не имеет с природой практически ничего общего, а является результатом (опять же, конструктом) человеческой деятельности. Конечно, с точки зрения деятельности предметной, природа предстает как поставщик материала для создания продуктов культуры – и только это сохраняет указанную выше связь. Это и есть конструктивное отношение к природе, понимаемое как техника, как «совокупность действий знающего человека, направленных на господство над природой; цель их – придать жизни человека такой облик, который позволил бы ему снять с себя бремя нужды и обрести нужную ему форму окружающей среды» [12, с. 115]. Сегодня наука и техника срослись друг с другом в рамках конструктивного подхода, что дает нам повод пересмотреть исконное новоевропейское понимание науки как естествознания.
Вопрос об основании научного знания и его отношения к природе Ж.-Ф. Лиотар в своей программной работе ставит как вопрос о легитимации научного знания [6]. И он видит, что эта легитимация происходит не через классическое понимание истины (как соответствие знания предмету), но через эффективность. С точки зрения конструктивизма, идея эффективности Лиотара подразумевает нечто большее, нежели просто коммерческую ориентацию на прикладные исследования и техническое производство и степень их экономической отдачи. Она переносит наше внимание с естественных объектов классической науки (об эффективности которых спрашивать нечего) к искусственным или конструктивным объектам современного технического мира, фундаментально опосредующего отношение человека и природы. В этом пункте позицию Лиотара предвосхищает Г. Башляр, отмечая, что «поверх науки фактов появляется наука эффектов», которую «интересует прежде всего конструирование феноменов» [1, с. 339]. Учитывая влияние Г. Башляра на французскую эпистемологическую мысль, в «эффективности» Лиотара можно увидеть прямую преемственность по данному вопросу.
На первый взгляд, применяемый Лиотаром термин «эффективность» отсылает нас в первую очередь к экономической сфере. Неслучайно одной из сквозных тем работы становится меркантилизация знания. С точки зрения коммуникации это означает рост объемов измеряемой информации, развитие технических средств для ее хранения, обработки и передачи, ориентацию ученых и университетов на количественные показатели (индексы цитирования, количество статей в ведущих изданиях и т.п.). При этом, поскольку «эффективность» предполагает контроль, при данном подходе важная роль отводится знанию в рамках «дискурса власти», то есть политической деятельности государства, научного сообщества или университета.
Ж.-Ф. Лиотар хотя во многом и свел науку лишь к ее экономико-политическому измерению, смог тем самым в достаточной мере показать тенденции ее развития как социального института. Действительно, интерес к философии науки в XX веке во многом обусловлен процессом ее институализации. Под этим подразумевается рост научного знания, обусловивший его выход за рамки закрытых интеллектуальных элит, его дифференциацию и специализацию в ходе «восстания масс» и, как следствие, интеграцию науки в общественно-политический дискурс. Следствием этого стал обозначенный еще в 30-х гг. Э. Гуссерлем «кризис европейских наук» [2], связанный с утратой ими основания и возможности удовлетворять духовные потребности человека как разумного существа. Попытки философов (таких как Т. Кун [3], И. Лакатос [5], П. Фейерабенд [7]) ответить на вопрос «как развивается наука» разнятся с точки зрения объяснения механизмов этого развития, но сходятся в том, что оно осуществляется в деятельности научных сообществ и в рамках определенных способов аргументации.
Таким образом, современная «наука эффектов» видит природу не как совокупность объективированного сущего, познаваемого путем созерцания и насильственно эксплуатируемого. Сращенная с техникой, она использует природу как материал для создания и вычленения искусственных объектов, значительную долю которых составляют виды и средства коммуникации. Конструктивистский подход пронизывает сегодня весь спектр естественнонаучных дисциплин: в химии в соответствии с периодическим законом синтезируются несуществующие в природе элементы, в биологии свойства генов изучаются в составе создаваемых генной инженерией несуществующих последовательностей, методология кибернетики и синергетики основана на принципах конструирования систем, а информатика как таковая вообще не имеет дела с естественной, природной реальностью. Современная технонаука – «это уже не просто познание неизменной, статичной реальности, а мыслительное конструирование, которое познает и создает свой объект в одном проективном акте мышления» [11, с. 26].
Что это означает для нашего понимания науки и научного познания? «Главная мысль подхода, который сегодня именуется эпистемологическим конструктивизмом, - тезис о том, что реальность, с которой имеет дело познание (как научное, так и обыденное) и в которой мы живем, - это не что иное, как конструкция самого субъекта, иногда сознательная, но чаще всего неосознаваемая» [4, с. 4]. К сожалению, многие современные ученые (особенно низшего ранга) до сих пор следуют старой традиции понимания науки и считают, что познают объективную реальность, то есть природу. Однако авангард современной науки (генетика, нейронауки, информатика, кибернетика, даже математизированная теоретическая физика) имеют дело именно с конструктами. Это могут быть как искусственные предметы, так и искусственные нематериальные объекты – прежде всего, коммуникативного характера: генетический код, сигналы нейронов, кодированная информация – все это, по своей сути, искусственно созданные языки для обозначения каких-либо явлений. В этом ключе «эффективность»
Лиотара – эта показатель того, насколько ценный конструктивный материал для дальнейших исследований может дать нам наука.
Оспаривая постмодернистскую позицию Ж.-Ф. Лиотара, Ю. Хабермас говорит о модерне как «незавершенном проекте», существующем в рамках критики самого себя [8, 10]. Признавая достижения постмодернистов в подобного рода критике, Хабермас видит недостатки этого подхода в «языковом идеализме» и отрицании «универсалистских достижений модерна» [8, с. 255].
Парадигма классической науки была сопряжена с идеей субъекта, способного автономно решать встающие перед ним познавательные задачи, имея дело с такими же автономными естественными объектами. Именного поэтому оправдано считается, что вся новоевропейская философия (и глубоко связанное с ней теоретическое естествознание) базируются на субъект-объектной парадигме познания. Поэтому критика модерна есть критика разума, рациональности, носителем которой выступает субъект.
Для Э. Гуссерля рациональность как вера в разум была необходимой и определяющей для развития науки, которую он считал телосом европейского человечества. Гуссерлевский радикальный субъект, в результате редукции представший перед тотальностью своих интенций, открывает для себя безграничное поле конструирования реальности. Возможность преодоления кризиса Гуссерль видел в переходе от радикального субъекта, чистого ego cogito, к интерсубъективности. Человечество, интерсубъективно конституировавшее свой «объективный» жизненный мир, скрепленное общим «телосом», должно взять на себя всю ответственность за него.
М. Вебер понимал рациональность как результат десакрализации, т.е. отказа от традиционных принципов в познании, политике и экономике в пользу профанного. В этом смысле рационализация понималась им как институционализация господства либерализма и рыночной экономики. как становление свободного, автономного субъекта.
Институционализм Вебера, феноменологию Гуссерля, а также критическую философию Франкфуртской школы и восходящую к аналитической традиции теорию речевых актов Дж. Остина, Ю. Хабермас синтезирует в своей теории коммуникативного действия. Оставаясь в рамках новоевропейской традиции субъекта (которая также включает в себя его критику), он предлагает сместить центр тяжести на коммуникацию, понимаемую как взаимодействие как минимум двух субъектов.
Рациональность Вебера Хабермас трактует как инструментальную, рассчитанную сугубо на достижение определенной цели – на институциализацию политического господства бюрократии и экономической власти капитализма. В марсксизме этот подход был обозначен как «труд», в ходе которого субъект отчуждался от готового результата и от других субъектов. Однако в жизни людей помимо труда как целерационального, инструментального действия, Хабермас, опираясь на работы Гегеля йенского периода, выделяет и интеракцию, то есть символически опосредованное (средствами языка) коммуникативное действие [9]. Целью такого действия является не успех в господстве или труде, но понимание и кооперация.
«Интерсубъективность» для Хабермаса - не есть некая сумма трансцендентальных эго, конституирующих друг друга, равно как и «жизненный мир» не является результатом подобного конституирования. Поскольку существует язык и множество разного рода культурно-символических связей, человечество априори интерсубъективно, а «жизненный мир» формируется только как результат коммуникации. Последний в то же самое время оказывает на коммуникацию существенное влияние.
Таким образом, субъект-центризм Нового времени смещается в сторону языка как конструктивного, интегрирующего и солидаризирующего основания коммуникации, но без его абсолютизации, характерной для ряда постмодернистов и аналитической философии. В эпоху информационного общества, общества знания и онаученной политики остро стоит проблема коммуникации между политико-экономической сферой и научными экспертными группами, между наукой и обществом с точки зрения просвещения, т.е. трансляции знания в доступной форме, а также между властью и обществом в рамках гражданского общества. Именно эти проблемы и призвана решить теория коммуникативного действия, основанная на принципе интерсубъективности и обладающая мощным герменевтическим потенциалом. В отличие от замкнутых дискурсов и языковых игр постмодерна, она подразумевает открытость коммуникации, выступающей конструирующим средством понимания и кооперации в научном сообществе.
Список литературы
1. Башляр Г. Новый рационализм: Пер. с фр./Предисл. и общ. ред. А. Ф. Зотова. – М.: Прогресс, 1987. – 376 с.
2. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология: Введение в феноменологическую философию. – Спб.: Наука, 2013. – 494 с.
3. Кун Т. Структура научных революций. – М.: Прогресс, 1977. – 300 с.
4. Конструктивизм в эпистемологии и науках о человеке (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2008. No 3. С. 3-37.
5. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: «Медиум», 1995. – 236с.
6. Лиотар Ж-Ф. Состояние постмодерна. – М.–СПб.: Алетейя, 1998. – 159 с.
7. Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания / Пер. с англ. А. Л. Никифорова. – М.: АСТ; Хранитель, 2007. – 413 с.
8. Хабермас Ю. Политические работы. – М.: Праксис, 2005. – 368 с.
9. Хабермас Ю. Техника и наука как «идеология» / Пер. с нем. М.Л.Хорькова. – М.: Праксис, 2007 – 208 с.
10. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне / Пер. с нем. М. М. Беляева и др. – М.: Весь мир, 2003. – 416 с.
11. Эпштейн М. Техника-религия-гуманистика. Два размышления о духовном смысле научно-технического прогресса. // Вопр. философии. – 2009. – № 12. – С. 19-29.
12. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991. – 527 с.
