18 марта 2016г.
Категория представления (наглядно-чувственный образ, воспроизводимый в памяти или конструируемый в воображении на основе переработки прошлого чувственного опыта – ощущений и восприятий; семантика воспоминания / воображения, которая выражается разноуровневыми средствами языковой системы [8]) диалектически связана и активно взаимодействует в мышлении и языке с категорией бытия / бытийности («выраженное средствами языка значение существования в действительности предметов, процессов, признаков, явлений» [5, с. 81]). Эта лингвокогнитивная связь проявляется в способности бытийных глаголов быть, бывать, наряду с глаголами воспоминания / воображения представлять, вспоминать, припоминать, воображать, мечтать, фантазировать и др. [9], выражать семантику представления.
Данная способность носит опосредованный характер: глаголы быть (―1. Существовать, иметься. 2. Присутствовать, находиться. 3. Происходить, случаться. 4. Употребляется как часть составного сказуемого‖ [14, с. 70]), бывать (―1. Быть, случаться, происходить. 2. Быть часто, постоянно или иногда‖ [14, с. 70]), называя «процесс бытия, существования, наличия» [5, с. 82], переводят этот процесс благодаря грамматическим категориям времени и наклонения в план прошлого – воспоминания (прошедшее время) – или будущего – воображения (будущее время, сослагательное наклонение) [7].
Ярче всего связь категорий бытийности и представления в семантике глаголов быть, бывать проявляется тогда, когда они выполняют в предложении функцию простого глагольного сказуемого. Вместе с тем эта связь, на наш взгляд, сохраняется и при употреблении данных глаголов в функции связки в составном именном или сложном сказуемом именного / смешанного типа [6].
Способность глагола-связки быть / бывать выражать в художественной прозаической речи семантику воспоминания / воображения [10] обусловливается тем, что, по мнению В.В. Бабайцевой, «глагол быть в функции связки не утрачивает полностью своего лексического значения бытия, существования признака во времени» [4, с. 327], совмещая в себе бытийную семантику и модально-временные значения [4, с. 326]. Например:
– Мать у меня была раскрасавица, прямо цыганка! (К. Паустовский. Разливы рек); Насыщенное было время! (А. Битов. Пушкинский дом); – Я учителем буду… литературы… – тихо, но твѐрдо произнесла Маша (П. Храмов. Инок); Снег кончится, он найдѐт топливо для костра, и снова жизнь будет прекрасна и удивительна (О. Куваев. Территория); А как счастлив бывал он в этой комнате некогда! (И. Гончаров. Обыкновенная история); Как хорошо было бы проспать пять часов и проснуться только на станции (Д. Мамин-Сибиряк. Орда) и т.п.
Семантика воспоминания передаѐтся в высказывании предикатом с глагольной связкой быть / бывать в форме прошедшего времени, а семантика воображения – глаголом-связкой в форме будущего времени / сослагательного наклонения:
Съезд был изрядный; весѐлый хозяин ходил по всем комнатам, где расположились гости, шутил, смеялся <…> (В. Даль. Башкирская русалка); А как счастлив бывал он в этой комнате некогда! (И. Гончаров. Обыкновенная история); Завтра я буду счастлив! У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; <…> у него есть настоящее <…> (И. Тургенев. Ася); «Как хорошо было бы жить с другом на берегу какой-нибудь реки!» И в глазах его через реку перекинулся мост (А. Ремизов. Огонь вещей).
Очень часто в предложениях с глагольной связкой быть / бывать используются лексико-грамматические интенсификаторы наглядно-чувственного фона высказывания, к которым относятся некоторые местоимения (какой, каков; субстантиват это) и эмоционально-оценочные частицы (какой, как, что за, до чего же и др.). Последние в речи, в том числе художественной прозаической, наиболее частотны. Например:
Как простодушно умна, как непритворно чувствительна тогда бывала она! (А. Бестужев (Марлинский). Часы и зеркало); «Господи, – сказал он себе, – <…>! Какая превосходная была жизнь!» (В. Пьецух. Прощальное путешествие); До чего же я в то время был наивен и прост! (М. Пришвин. Женьшень); «Как он будет горд и доволен, получив мою записку!» (Л. Толстой. Анна Каренина).
Указанные частицы являются «важнейшим синтаксическим средством репрезентации богатой палитры эмотивных значений» [12, с. 9]: в первом примере – восхищения, во втором – восхищения, удивления и сожаления, в третьем – удивления и досады, в четвѐртом – досады и злорадства.
«Частицы, способные принимать участие в формировании эмотивной стороны высказывания», П.А. Купоросов квалифицирует как эмоционально-экспрессивные [12, с. 9]. Поскольку, по мнению Е.М. Галкиной- Федорук, «выражение эмоций в языке всегда экспрессивно» [12, с. 9], определение «эмоционально- экспрессивные» частицы видится нам семантически избыточным.
Мы используем термин «эмоционально-оценочные частицы», потому что эмоциональный компонент является одним из «различных модусно-оценочных компонентов целого высказывания (персуазивных, аксиологических, экспрессивных, иллокутивных и др.)» [12, с. 10]. Эмоции являются следствием той или иной оценки отражѐнных в человеческом сознании объектов действительности. Оценка же не всегда может быть эмоциональной, поэтому определение «эмоционально-оценочные», на наш взгляд, подчѐркивает актуальный для коммуникантов оценочный характер рассматриваемых частиц, обусловленный оценочной семантикой существительных и прилагательных, к которым эти частицы примыкают (умна, чувствительна, превосходная, наивен и прост, горд и доволен), и эмоциональную окрашенность соответствующей оценки.
Так как категории оценочности и эмоциональности когнитивно связаны с категорией представления [8], эмоционально-оценочная частица усиливает наглядно-чувственный фон высказывания, в центре которого находится вспоминаемый или воображаемый предикативный признак предмета, отнесѐнный в план прошлого или будущего глаголом-связкой быть / бывать в соответствующей временной форме.
Самыми частотными из эмоционально-оценочных частиц являются какой и как, которые, выполняя дейктическую функцию, «могут выражать как отрицательную, так и положительную оценку факта» [13, с. 11–12]. Более того, они являются одним из универсальных средств «выражения разнообразных оттенков высокой / низкой степени проявления признака: плавный восходяще-нисходящий тон характеризует» каждую из этих частиц «как интенсификатор положительной или отрицательной оценки» [11, с. 69]:
Какие <…> мы были тогда счастливые! Я все детали того дня отлично помню <…> (Л. Улицкая. Казус Кукоцкого); Но как Лужин был мягок и мил в эти дни… (В. Набоков. Защита Лужина).
Подчеркнѐм также, что благодаря своей экспрессивности как и какой, наряду с другими эмоционально- оценочными частицами, в художественной речи выступают в качестве средств активизации читательского внимания, побуждая читателя чувствовать, представлять и оценивать описываемое так, как это чувствуют, представляют и оценивают литературные герои.
В отличие от соответствующей эмоционально-оценочной частицы изначально вопросительное местоимение какой, употребляясь в восклицательном высказывании в качестве основной части составного именного сказуемого с глаголом-связкой быть, обнаруживает явное – не только формальное, но и семантическое – тяготение к прилагательному: в его общекатегориальной семантике указательности максимально актуализируется признаковый компонент. Поэтому можно говорить о ярко выраженном лексико-грамматическом синкретизме местоименного слова какой, совмещающего в себе значения местоимения и прилагательного. В связи с этим Н.Ю. Шведова пишет: «Местоимение какой означает (наше подчѐркивание)» «градуируемый (открываемый или приписываемый)» «признак кого-чего-нибудь – лица, совокупности лиц или предмета, совокупности предметов, состояния, свойства, понятия, явления, ситуации, события, собственно бытия» [16, с. 80]. Например:
Какой был вечер! Каким чудным светом озаряла нас постепенно угасающая заря, как темнела понемногу вся окрестность! (С. Аксаков. Детские годы Багрова-внука); Ах, какой это был дом! Одних только жилых помещений в нѐм было четыре: изба-зимовка, изба-летница, вышка с резным балкончиком, горница боковая (Ф. Абрамов. Деревянные кони).
В смысловом пространстве местоимения какой Н.Ю. Шведова выделяет три сегмента: определѐнность, неопределѐнность, отсутствие [16, с. 80]. Именно сегмент неопределѐнности, в заполнении которого данное местоимение стремится участвовать прежде всего [16, с. 81], позволяет усиливать наглядно-чувственный фон высказывания, интенсифицировать выражение семантики воспоминания / воображения, наряду с глаголом- связкой быть / бывать в форме прошедшего / будущего времени.
Семантически неопределѐнный прономинатив какой «размывает» границы описываемого наглядно- чувственного образа объекта, представленного в памяти / воображении литературного героя одним из своих признаков, актуальных для говорящего / думающего в настоящем. Конкретизирует это представление художественный контекст, обычно содержащий «обозначения качественного признака», т.е. «такого признака, который представляется как изменяемый, способный выявляться в разной степени или, будучи присущим кому- чему-нибудь, может выявляться или не выявляться, оцениваться, квалифицироваться» [16, с. 82–83]:
– Жизня-то какая была! Не приведи господи!.. – жаловалась бабушка (В. Астафьев. Последний поклон); Двадцать лет тому назад мы пришли на Ботик и, прикоснувшись к местной природе, в себе самих открыли детей, способных радоваться при добывании себе пищи ружьѐм в лесу и сетью в озере. <…> Какие были тогда над Ботиком звѐзды! Теперь мы пришли сюда, измученные не своим личным горем, а ужасным бедствием всего человечества на земле <…>. И вот они опять над Ботиком, те же самые большие блестяще-лучистые звѐзды. Какие они теперь стали холодные, какие стойко-равнодушные к человеческому горю! (М. Пришвин. Соловей).
В качестве текстовых конкретизаторов неопределѐнного признака вспоминаемого объекта в первом примере выступают фразеологизм Не приведи господи! (―2. Выражение оценки, характеристики чего-либо, обычно со стороны силы, степени и т.п.‖ [15, с. 353]) и глагол жаловалась (жаловаться – ―1. Высказывать жалобы (в 1 знач.)‖; жалоба – ―1. Выражение неудовольствия по поводу чего-н. неприятного, страдания, боли‖ [14, с. 192]), которые характеризуют жизнь бабушки и еѐ современников как очень тяжѐлую.
Во втором фрагменте конкретизация вспоминаемого предмета и его предикативного признака осуществляется в рамках более широкого художественного контекста, построенного на основе контраста. Антитеза «двадцать лет тому назад, тогда – теперь» в описании внешне одинаковых звѐзд (те же самые большие блестяще-лучистые звѐзды) вводит две их противоположные «психологические» характеристики. Вторая из них чѐтко вербализована: холодные, стойко-равнодушные к человеческому горю, а первая «расшифровывается» на фоне второй по принципу «от обратного», т.е. через подбор антонимов: тѐплые, участливые, приветливые, добрые и т.п.
Повтор местоименного слова какие (местоимения в первом случае и эмоционально-оценочной частицы во втором) в ключевых предложениях, характеризующих звѐзды, усиливает антитезу и акцентирует на ней внимание читателя.
«Качественная признаковость» местоимения какой обусловливает его яркий оценочный характер, связанный прежде всего с индивидуальным отношением персонажа к вспоминаемому / воображаемому признаку объекта действительности. Н.Ю. Шведова отмечает: «В этом местоимении обособилось также значение собственно оценочное» [16, с. 85]; для какой «характерна функция введения индивидуализации смысла» [16, с. 89]. Например:
– Наши идеи не погибнут. Какие были идеи! – теперь уже никто не помнит этого, товарищи, кроме нас (Б. Пильняк. Красное дерево); – Помнишь ли, Еленочка, каков был Восточный Крым при татарах? А Внутренний? Какие в Бахчисарае были сады! А сейчас по дороге в Бахчисарай ни деревца: всѐ свели, всѐ уничтожили… (Л. Улицкая. Медея и еѐ дети); – И может быть, он участвовал в битвах… В походах, во всяком случае, и в опасностях тоже… <…> Какие бывали времена на нашей Украине! – Как это ужасно, – вздохнула Анна Михайловна. – Как это было хорошо, – возразил молодой человек (В. Короленко. Слепой музыкант).
Очевидно, что идеи в первом отрывке и сады во втором фрагменте субъективно оцениваются литературными героями как положительные: соответственно, великие, правильные, вечные и большие, густые, великолепные. Времена же в третьем примере характеризуются разными персонажами по-разному: с одной стороны, опасные, тяжѐлые, ужасные из-за войн, а с другой – славные, героические, «пропитанные» духом патриотизма.
Нельзя не отметить также, что в семантике местоимения какой, употреблѐнного в эмоционально окрашенном высказывании (особенно в предложениях с оценочным предикатом типа Какая красавица!), ощущается «служебный» компонент – эмоциональная оценочность усилительной частицы. Это обусловливается, во-первых, нетипичным употреблением собственно вопросительного местоимения в восклицательном предложении и, во-вторых, существованием в русском языке функциональных омонимов: местоимения какой и частицы какой.
Ср. соответственно: Ах, какая была команда: весь город колыхнуло! (И. Ратушинская. Одесситы) и Какой заговорщический вид был потом вечером у синей кушетки! (В. Набоков. Подвиг).
Наличие в семантике местоимения какой «служебного» компонента эмоционально-оценочной частицы нередко приводит к противоречивой, неоднозначной квалификации местоименного слова какой. Так, например, П.А. Купоросов в предложениях типа Какое счастье! – говорила Екатерина Ивановна с увлечением (А. Чехов. Ионыч) определяет какое как частицу [12, с. 10]. Думается, что такая морфологическая характеристика данного местоименного слова в данном контексте является односторонней и не раскрывает богатства его семантики.
На наш взгляд, какое в рассматриваемом предложении не может быть «чистой» частицей, поскольку указывает пусть на неопределѐнный, но качественный признак предмета и может быть заменено одним из качественных прилагательных: большое, огромное, великое, безграничное и т.п. К тому же используемое учѐным в качестве иллюстративного примера эмоционально окрашенное высказывание может быть трансформировано в высказывание вопросительное (Какое счастье?), что подчѐркивает больший смысловой вес местоименного слова какое как местоимения-прилагательного по сравнению с соответствующей частицей.
Вместе с тем нельзя говорить и о «чистом» местоимении, ибо какое употребляется при оценочном существительном счастье, которое уже содержит в себе качественную характеристику предмета речи. В результате у местоименного слова какое, действительно, появляется особая экспрессивность, присущая эмоционально-оценочным частицам. Мы считаем, что в подобных случаях корректнее квалифицировать какое как синкретичную морфологическую единицу, совмещающую в своей семантике значения местоимения, прилагательного и частицы.
Подобный синкретизм семантики местоименного слова какой можно также наблюдать в контекстах, где оно повторяется, участвуя в формировании такой стилистической фигуры, как градация, усиливая предикативную характеристику предмета речи и наглядно-чувственный фон высказывания в целом. Например:
– И тут Алѐшенька заболел… Какой мальчик был, Вера Петровна, какое дитѐ! Чуть больше года – разговаривал уже! Светленький, личико кукольное, глаза громадные серо-голубые (П. Санаев. Похороните меня за плинтусом).
Таким образом, в предложениях типа Какой крокодил! мы квалифицируем какой как местоимение (с
«качественной признаковостью» прилагательного) (трансформируется в вопросительную модель Какой крокодил?), в высказываниях типа Какой противный этот крокодил! (Ф. Достоевский. Крокодил) – как эмоционально-оценочную частицу (не трансформируется в вопросительную модель [11, с. 69]), а в контекстах типа Какой хищник! и при повторе-градации Какой крокодил, какой экземпляр! – как местоимение-частицу.
Семантическая неопределѐнность и вместе с тем «стремление» конкретизировать свою семантику в речи, яркий эмоционально-оценочный характер и проявление экспрессии, свойственной усилительным частицам, позволяют прономинативу какой маркировать в художественном произведении описания представлений и аккумулировать в себе смыслы, которые «рассыпаны» по фрагменту или всему тексту и которые должен «собрать» и обобщить читатель порой в одном слове, называющем качественный признак вспоминаемого / воображаемого объекта действительности. Например:
– Сафо говорит, что они вчера очень веселились у вас. – Ах, какая тоска была! – сказала Лиза Меркалова. – Мы поехали все ко мне после скачек. И всѐ те же, и всѐ те же! Всѐ одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же тут весѐлого? (Л. Толстой. Анна Каренина).
В приведѐнном фрагменте местоимение какой может быть заменено одним из оценочных прилагательных (причастий): страшная, ужасная, мучительная, тягостная, убийственная, невыносимая, гнетущая и т.п. Безусловно, «качественная» семантика данного прономинатива понятна благодаря художественному контексту, отрицательная оценка тоже очевидна, однако выбор адъективного коррелята весьма субъективен, поскольку определяется индивидуальностью читателя, его особенностями восприятия текста, лексическим запасом и речевой практикой. Местоименная природа какой оставляет место читательскому воображению, которое в соответствии с чувственным опытом личности побуждает читателя выбирать из системы его представлений самое актуальное в предложенной писателем художественной ситуации и адекватное ей с точки зрения субъективное отношения.
Прономинатив каков в функции именного присвязочного члена в составном именном сказуемом с глаголом-связкой быть так же, как и местоимение какой, содержит в своей семантике «компонент оценки, субъективного отношения» [16, с. 89] и тоже «означает (подчѐркивание наше) градуируемый (открываемый или приписываемый [16, с. 80]) признак, но представляет его как стабильный, как сущностное, неотъемлемое свойство или качество: этот признак, заключѐнный в ком-чѐм-нибудь, выступает как основная характеристика – внутренняя или внешняя» [16, с. 86]:
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий <…> говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика (Л. Толстой. Война и мир).
В приведѐнном примере положение государя, с точки зрения князя Василия, было ужасно в своей фатальности и непоправимости: оно не имело каких-либо вариантов и «шансов» к изменению. По словам князя Василия и эмоциональной оценке им представляемой ситуации, изменник Кутузов заставил, вынудил «бедного» государя принять подобное решение. Государь должен был сделать то, что сделал.
В данном фрагменте проявляется одна их характерных функциональных особенностей местоимения каков: оно обычно употребляется в контекстах, в которых сообщается «о необходимости, возможности, долженствовании, т.е. там, где лексически или содержательно обозначена модальность, модальные состояния» [16, с. 89].
В отличие от местоимения какой, у прономинатива каков, по мнению Н.Ю. Шведовой, «сегмент неопределѐнности <…> оказывается незаполненным» [16, с. 87]. Особенно ярко это проявляется в вопросительных высказываниях, например:
<…> Он опустился в изнеможении на лавочку и горькими слезами приветствовал новую, неведомую жизнь, которая теперь начиналась для него… Какова-то будет эта жизнь? (А. Чехов. Степь).
Именно «незаполненная неопределѐнность» превращает местоимение каков в более действенное, чем местоимение какой, средство актуализации наглядно-чувственного фона высказывания, поскольку не получает в художественном контексте «качественной» конкретизации и вводит в повествование подтекст, в центре которого очень «размытое» и максимально субъективное представление.
Данная особенность местоимения каков, а также указание им на стабильный, сущностный, неотъемлемый признак предмета даже в восклицательных предложениях, на наш взгляд, не «проявляют» в его семантике «служебный» компонент эмоционально-оценочной частицы, как это наблюдается у местоимения какой. Доказательством такого суждения служит отсутствие параллельных речевых контекстов с «чистой» частицей каков.
Учитывая же этимологическую, семантическую и грамматическую близость местоимений какой и каков, немаловажно подчеркнуть их функциональное и стилевое сходство: они «более характерны для разговорного стиля речи, т.е. для ситуации непринуждѐнного общения» [13, с. 15], поэтому в художественной прозе они часто встречаются в прямой речи литературных героев, особенно в репликах-реакциях, а также в несобственно-прямой, художественно изображѐнной внутренней речи литературных героев. Назначение последней – показать «внутренние мысли и чувства персонажа, объективируя субъективную сторону жизни человека» [1, с. 3], в том числе его представления, на фоне которых эта внутренняя, субъективная жизнь и разворачивается.
Довольно часто предмет речи в высказываниях с предикатом, включающим глагол-связку быть / бывать, выражается субстантивированным местоимением это, которое, по мнению В.В. Бабайцевой, «указывает на наглядно-чувственные образы» [2, с. 34] и включает их в структуру мысли, выражаемой соответствующим предложением:
На одиннадцатые сутки у меня появились галлюцинации. Это были примитивные кошки. Белые и серые, несколько штук (С. Довлатов. Заповедник); Наш диалог продолжался именно так, слово в слово, как он только что прозвучал в моей душе. Это было потрясающе! (Архимандрит Тихон. Послушничество).
В.В. Бабайцева подчѐркивает, что субстантиват это сохраняет значение указательности, которое доминирует в его сложной синкретичной семантике и дополняется «субстантивными семами предметности и идентификации» [2, с. 37].
Субстантивированный прономинатив это может иметь разный денотат: предметный, ситуативный, контекстный, но в художественных описаниях воспоминаний литературных героев или воображаемых ими картин – обычно предметный либо ситуативный, поскольку оба денотата связаны «с миром предметных реалий» [2, с. 49], которые по сравнению с понятийными абстракциями представить намного легче. Это очень важно для установления эффективного диалога писателя и читателя, адекватного восприятия и толкования последним художественного произведения при сохранении субъективного отношения к нему, обусловленного глубоко личностным, индивидуальным характером наглядно-чувственных образов. Ср., например:
И чѐрное платье с пышными кружевами не было видно на ней. Это была только рамка, и была видна только она, простая, естественная <…> (Л. Толстой. Анна Каренина); Патуля Антипов, сын арестованного Павла Ферапонтовича и помещѐнной в больницу Дарьи Филимоновны, поселился у Тиверзиных. Это был чистоплотный мальчик с правильными чертами лица и русыми волосами <…> (Б. Пастернак. Доктор Живаго); Бабушкины светлые глаза глянули на меня с жалкой и просящей приветливостью: «Умер дедушка». Я опустил голову. Это была первая смерть в моей жизни (П. Храмов. Инок).
В первом случае «это с предметным денотатом отсылает к предмету, названному препозитивным существительным» [2, с. 45] платье.
Во втором фрагменте денотатом является лицо – Патуля Антипов. «В предложениях этой разновидности», как утверждает В.В. Бабайцева, «на фоне указательности и бытийности доминирует семантика наименования» [2, с. 46].
Субстантивированное местоимение-подлежащее это в третьем контексте обнаруживает ситуативный денотат и «относит к калейдоскопу наглядно-чувственных образов, отражающих ситуацию» [2, с. 47], – взаимосвязанных в памяти персонажа представлений: Бабушкины светлые глаза глянули на меня с жалкой и просящей приветливостью: «Умер дедушка». Я опустил голову.
Иногда однозначно квалифицировать денотат субстантивированного прономинатива это невозможно вследствие его синкретизма – совмещения признаков предметного и ситуативного денотатов:
Мария Черни осторожно дотронулась до щеки маршала, провела пальцем по глубокому шраму и спросила:
– Это было очень больно? – Да, – ответил, смешавшись, маршал, – это был крепкий сабельный удар (К. Паустовский. Ручьи, где плещется форель).
В приведѐнном примере субстантивированное местоимение это указывает на предмет, обозначенный предложно-падежной формой существительного по шраму. Вместе с тем героиню интересует не шрам как таковой, а ранение и сопровождавшая его боль. Отвечая на вопрос Марии Черни, маршал объясняет причину появления шрама – крепкий сабельный удар, в результате которого была нанесена глубокая рана, вызвавшая сильную боль. Отглагольное существительное удар в именной части составного сказуемого, называющее опредмеченное действие, подчѐркивает ситуативный характер представления. Таким образом, субстантивированный прономинатив это указывает и на ситуацию, вечным напоминанием о которой стал ―След на теле от зажившей раны, рубец¹‖ [14, с. 897].
Повтор субстантивата это формирует наглядно-чувственный ореол целого художественного фрагмента, побуждая читателя «интенсивнее» представлять то, на что данное местоименное слово указывает. См., например, ещѐ:
Очень славился в моѐ время наш сосед Иван Устиныч. Никогда он не пользовался сеткой, чтобы защитить своѐ лицо от пчѐл. А какое это было лицо! Это был небольшой кружок тѐмно-красного цвета, вроде яблока апорта, упакованного в седой бороде. Но дымок он всегда держал возле себя, незаметно попыхивал дымарѐм и подбавлял (М. Пришвин. Заполярный мѐд).
Вмещая содержание одного или нескольких высказываний, субстантивированный прономинатив это выражает «указательно-чувственную семантику» [2, с. 49]. Он «высвечивает» теснейшую диалектическую взаимосвязь чувственной и абстрактной ступеней познания действительности, и эта взаимосвязь на грамматическом уровне языковой системы проявляется в том, что наглядно-чувственные образы входят непосредственным компонентом в семантику двусоставного предложения [2, с. 49], реализующего логико- психологическое суждение [3, с. 49–57]. В результате субстантивированное местоимение это выступает в речи, в том числе художественной прозаической, в качестве самого яркого и самого эффективного лексико- грамматического интенсификатора наглядно-чувственного фона высказывания.
Итак, предложения с глаголом связкой быть / бывать очень часто содержат лексико-грамматические компоненты, которые актуализируют наглядно-чувственную основу высказывания. К таким средствам относятся эмоционально-оценочные частицы, местоимения какой, каков и субстантиват это.
Чаще всего в художественной прозе употребляются эмоционально-оценочные частицы какой и как, которые, выражая различные эмотивные значения, усиливают положительную или отрицательную оценку вспоминаемого или воображаемого предикативного признака предмета, отнесѐнного в план прошлого или будущего глаголом-связкой быть / бывать в соответствующей временной форме.
Местоимения какой и каков в функции именной части составного сказуемого, тяготея к качественным прилагательным, приобретают в речи «качественную признаковость», которая обусловливает актуализацию в семантике этих прономинативов оценочного компонента и, как следствие, индивидуализацию смысла высказываний литературных героев.
Сегмент неопределѐнности в семантическом пространстве данных местоимений, который заполняется (какой) или не заполняется (каков) коммуникативным контекстом, характеризует их как весьма значимые средства интенсификации наглядно-чувственного фона высказывания.
Местоименные слова каков и какой характеризуются ярко выраженным синкретизмом семантики: в первом сочетаются признаки местоимения и прилагательного, а во втором в определѐнных контекстных условиях – местоимения, прилагательного и частицы.
Самым «мощным» интенсификатором семантики представления в предложениях с глагольной связкой быть / бывать является ещѐ одно синкретичное местоименное слово – субстантивированное местоимение это, которое не только указывает на наглядно-чувственные образы, но и вводит их в семантическую структуру двусоставного предложения как компонент логико-психологического суждения.
Имея преимущественно предметный или ситуативный денотат, субстантивированный прономинатив это отсылает к предметным реалиям, которые можно представить по-разному, но намного легче, чем, например, мысль или какую-нибудь абстрактную категорию.
Данная лингвокогнитивная особенность субстантивата это превращает его в эффективное средство воздействия на память / воображение слушателя / читателя, который по словесным «ориентирам» должен самостоятельно нарисовать в своѐм сознании субъективную и одновременно соответствующую коммуникативному замыслу говорящего / пишущего наглядно-чувственную картину. Такая реакция становится особенно актуальной в плане гармонизации процессов творческого прочтения художественного произведения и его адекватной интерпретации.
Все интенсификаторы наглядно-чувственного фона высказывания с предикатом, включающим глагол- связку быть / бывать, выполняют в художественной прозаической речи функцию активизации читательского внимания и актуализируют тесную взаимосвязь и постоянное взаимодействие лингвокогнитивных категорий представления, бытийности и оценочности.
Список литературы
1. Артюшков И.В. Внутренняя речь и еѐ изображение в художественной литературе (на материале романов Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого): моногр. М.: МПГУ, 2003. – 348 с.
2. Бабайцева В.В. Местоимение это и его функциональные омонимы: моногр. М.: ФЛИНТА: Наука, 2014. – 168 с.
3. Бабайцева В.В. Система односоставных предложений в современном русском языке: моногр. М.: Дрофа, 2004. – 512 с.
4. Бабайцева В.В. Система членов предложения в современном русском языке: моногр. М.: ФЛИНТА: Наука, 2011. – 496 с.
5. Востоков В.В. О категории бытийности и бытийные глаголы в русском языке // Рациональное и эмоциональное в русском языке: междунар. сб. науч. тр. М.: МГОУ, 2012. – С. 79–84.
6. Голайденко Л.Н. Глагол-связка быть / бывать в составном / сложном сказуемом как лексико- грамматическое средство выражения семантики представления в художественной прозе // Научные перспективы 21 века. Достижения и перспективы нового столетия: м-лы 11 междунар. науч.-практ. конф. (Новосибирск, 22–23 мая 2015 г.). Новосибирск, 2015 [в печати].
7. Голайденко Л.Н. Глаголы быть, бывать как лексико-морфологические средства выражения семантики представления в художественной прозаической речи // Вестник Челябинского гос. пед. ун-та. Челябинск: ЧГПУ, 2015. – № 4 [в печати].
8. Голайденко Л.Н. Категория представления как структурно-семантическая (на материале художественной прозы) // Вестник Томского гос. пед. ун-та. Томск: ТГПУ, 2013. – № 3 (131). – С. 140–145.
9. Голайденко Л.Н. Лексика со значением представления в современном русском языке (на материале художественной прозы): моногр. Уфа: Изд-во БГПУ, 2013. – 142 с.
10. Голайденко Л.Н. Лексико-грамматический статус быть в составном / сложном сказуемом в аспекте взаимодействия категорий бытийности и представления (на материале художественной прозы) // Актуальные вопросы и перспективы развития гуманитарных наук: м-лы 2 междунар. заоч. науч.-практ. конф. (Омск, май 2015 г.). Омск, 2015 [в печати].
11. Колесникова С.М. Русские частицы: семантика, грамматика, функции: моногр. 2-е изд., стер. М.: ФЛИНТА: Наука, 2014. – 112 с.
12. Купоросов П.А. Семантика эмоционально-экспрессивных частиц современного русского языка: автореф. дисс. … канд. филол. наук. М., 2008. – 22 с.
13. Макарова Р.С. Конструкции со словами ―как‖, ―какой‖ в современном русском языке: структурно- семантический и функциональный аспекты: автореф. дисс. … канд. филол. наук. Ростов-на-Дону, 2005. – 22 с.
14. Ожегов С.И. Словарь русского языка: 70 000 слов / Под ред. Н.Ю. Шведовой. 23-е изд., испр. М.: Рус. яз., 1991. – 917 с.
15. Фразеологический словарь русского языка: Свыше 4 000 словарных статей / Сост. Л.А. Войнова, В.П. Жуков, А.И. Молотков, А.И. Фѐдоров; Под ред. А.И. Молоткова. 3-е стереотип. изд. М.: Рус. яз., 1978. – 543 с.
16. Шведова Н.Ю. Местоимение и смысл. Класс русских местоимений и открываемые ими смысловые пространства. М.: Азбуковник, 1998. – 176 с.
