17 июня 2016г.
Повесть Н.В. Гоголя «Шинель» открывается словами — «в одном департаменте служил один чиновник» [2, с. 121]. Писатель изначально прибегает к фольклорно-обобщенной формуле сказочного повествования о некотором царстве, некотором государстве, создавая проекцию ослабленной, но видимой фольклоризированной наррации, намечая пунктир сказово-сказочного типа повествования. Выражения «само собою случились такие обстоятельства», «неестественная сила» [2, с. 122, 123] и др. поддерживают атмосферу сказочного (под)сюжета. События, происходящие с героем повести, опосредованы сказочными законами: все происходит «само собою» и «чудно». Так, рождение и взросление героя слиты автором в единый акт творения: «он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым…» [2, с. 123].
Незаметно, но настойчиво в тексте повести начинают звучать слова-маркеры, которые постепенно выстраивают мотив сватовства (женитьбы). Казалось бы, беспочвенная шутка сослуживцев-озорников о хозяйке Акакия Акакиевича — «когда будет их свадьба» [2, с. 123] — задает начало формированию свадебного мотива и находит свое последующее воплощение во множественности смысловых деталей.
Помощником Башмачкина в обретении «подруги жизни» оказывается портной Петрович. Обращает на себя внимание, что при изображении Петровича рядом с ним все время оказывается его жена, упоминание о которой («жена») трижды звучит в пределах двух соседних предложений и еще четырежды повторяется в следующем абзаце [2, с. 127–128]. «Избыточное» участие жены в делах Петровича насыщает мотив сватовства- поиска Акакия Акакиевича и фокусирует его вокруг образа жены-невесты.
Визит к Петровичу сопровождается не только смежным (под)мотивом жены, но и обретает черты сговора (невесты): «А вот я лучше приду к нему в воскресный день утром: <…> а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее...» [2, с. 132]. Впоследствии «всуну<тый> ему <Петровичу> гривенничек» [2, с. 132] оказывается как бы «сговоренным» подарком свату-Петровичу.
В описании будущей «невесты» появляется, вероятно, профессиональный портняжный термин, но по сути очень женское определение — «лапки под апплике». Условно говоря, «женский род» предмета сговора становится все более очевидным. На этом фоне обостряется восприятие всех других женских коннотаций предметного мира Башмачкина. Так, по В. Далю, капот — это «вышедшее из употреб. женское верхнее платье», «башмак» — обувь, которую «носят <…> почти одни женщины…» [1, с. 56]. В этой связи привнесение в первоначальную фамилию персонажа «Башмаков» уменьшительного суффикса «Башмачкин» с еще большей выразительностью обрисовывает женский и женственный гардероб неперсонифицированной «подруги жизни» Акакия Акакиевича. Даже воротник из кошки — фольклорного и волшебно-мистического (в т.ч. древнегреческого) образа-символа девичьего перевоплощения — оказывается в данном контексте неслучайным.
Накопление искомых 80 рублей описывается в повести как сложный процесс ухаживания героя за невестой. Герой словно старательно приуготавливается к важному и торжественному моменту в своей жизни. Повествователь замечает, что с этого момента «как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился , как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто <…> какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу» [2, с. 134].
Процесс ухаживаний героя постепенно сменяется непосредственным сватовством. «В продолжение каждого месяца он хотя один раз наведывался к Петровичу, чтобы поговорить о шинели, где лучше купить сукна, и какого цвета, и в какую цену, и хотя несколько озабоченный, но всегда довольный возвращался домой, помышляя, что наконец придет же время, когда все это купится и когда шинель будет сделана» [2, с. 134]. Весь приподнятый строй повествования обнаруживает, что речь идет не просто о шинели, но действительно о невесте, которую как будто подыскивает для героя Петрович. Неслучайно сердце героя, «вообще весьма покойное, начало биться» [2, с. 134].
Почти полгода длятся «ухаживания»-сватовство Акакия Акакиевича. Торжественны и основательны выбор сукна, подкладки, «коленкору», кошки на воротник, которую «издали можно было всегда принять за куницу» [2, с. 135]. Но особенно торжественен день обретения шинели — повествователь называет его «самым торжественнейшим» [2, с. 135]. «Двойное видение» писателя позволяет воссоздать картину облачения в шинель как великое празднество дня свадьбы. Так, Петрович явился с шинелью поутру, «перед самым тем временем, как нужно было идти…» (так и слышится — идти в церковь, однако для Акакия Акакиевича — идти в департамент).
«Вынувши шинель, он <Петрович> весьма гордо посмотрел и, держа в обеих руках, набросил весьма ловко на плеча Акакию Акакиевичу <…> оказалось, что шинель была совершенно и как раз впору» [2, с. 135]. Процедура одевания жениха и обряд бракосочетания словно сливаются, смешиваются в многообразии действий и впечатлений, моделируя сдвоенный, объемный план изображения. Гоголевское уточнение, что Петрович, держа новую шинель обеими руками, набросил ее «весьма ловко на плеча» [2, с. 135], актуализирует устойчивую формулу — возложить заботу о ком-либо (жене, семье, детях) на свои плечи. Как на свадебной процессии, Петрович, передавший в руки жениха невесту, вышел вслед за облаченным в новую шинель, т.е. за только что повенчанным и усмехающимся «от внутреннего удовольствия» Акакием Акакиевичем и, «оставаясь на улице, долго еще смотрел издали на шинель» и «потом пошел нарочно в сторону, чтобы, обогнувши кривым переулком, забежать вновь на улицу и посмотреть еще раз на свою шинель с другой стороны, то есть прямо в лицо» [2, с. 136]. Гоголь, кажется, случайно произносит «в лицо», но Петрович словно бы действительно заглядывает в лицо свадебной процессии, жениху и невесте. Т.е. писатель задействует оба плана повествования: сюжетное и подтекстовое.
Приход Акакия Акакиевича в департамент и встреча его сослуживцами представлены в столь же приподнятой тональности — далеко не сообразно тόлько приобретению новой шинели. Приветствия чиновников столь бурны и радостны, что и они словно сохраняют отсветы счастливого свершившегося торжества, которое будто бы только что состоялась на их глазах [2, с. 136]. Столь же радостно, даже «с криком» [2, с. 138], как сказано у Гоголя, чиновники приветствовали появление Акакия Акакиевича и его новой шинели на вечернем домашнем чаепитии у помощника столоначальника. Акакий Акакиевич словно бы впервые выводит в свет свою избранницу.
Весь свадебный день Акакия Акакиевича изображен Гоголем «точно самый большой торжественный праздник» [2, с. 136]. Герой возвратился домой «в самом счастливом расположении духа», «пообедал <…> весело», после обеда даже «немножко посибаритствовал на постели» [2, с. 136]. И в дальнейшем Гоголь показывает, что Акакий Акакиевич ведет себя уже как другой — женатый — человек, позволяет себе вольности и поступки, которых наверняка избегал бы прежде. Герой отправляется в гости к помощнику столоначальника, проходит по улицам, где раньше не бывал, и писатель подмечает, как герой «остановился с любопытством перед освещенным окошком магазина посмотреть на картину, где изображена была какая-то красивая женщина, которая скидала с себя башмак, обнаживши, таким образом, всю ногу, очень недурную» [2, с. 137]. Дважды повторенный глагол «усмехнулся», восклицание «Ну уж эти французы!..» [2, с. 138] аккумулируют игривый флер увиденной сцены и одновременно репрезентируют новую грань характера обновленного героя. Неслучайно, на обратном пути из гостей «Акакий Акакиевич шел в веселом расположении духа, даже подбежал было вдруг, неизвестно почему, за какою-то дамою, которая <…> прошла мимо» [2, с. 139]. Поведение героя кардинально изменилось.
Полнощное возвращение героя на окраину в съемную квартиру связывается Гоголем со сказочными двенадцатью часами ночи («уже двенадцать часов»), как, например, в сказке «Золушка», непосредственно связанной с переодеваниями. Радость обретения героем «приятной подруги жизни» толкала его поскорее вернуться домой и насладиться радостью общения с ней. Однако грабители — «какие-то люди с усами» [2, с. 140] — крадут его счастье, лишают радости обладания невестой-шинелью. Потому столь естественно-сказочным и ожидаемо-фантастичным оказывается появление героя в финале повести в образе мертвеца. В рамках незримого сказочного сюжета о поиске невесты герой-мертвец возвращается, чтобы отыскать свою «подругу», вызволить ее из рук похитителей (ср. сюжет баллады «Ленора», использованный В. А. Жуковским в «Людмиле» и отчасти в «Светлане»). Только возвращение невесты — «твоей-то шинели мне и нужно!» [2, с. 150] — и приносит успокоение гоголевскому герою: «с этих пор совершенно прекратилось появление чиновника-мертвеца» [с. 151].
Таким образом, сказочный подсюжет повести «Шинель» позволяет понять цельность и самостоятельность ее внутренней структуры, но и одновременно обнаружить связь поздней повести Гоголя с его ранними от- фольклорными повествованиями, например, с «Вечерами на хуторе близ Диканьки».
Список литературы:
1. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Русский язык, 1981. Т. 1. А–З. 754 с.
2. Гоголь Н.В. Шинель // Гоголь Н. В. Собр. соч.: в 8 т. М.: Правда, 1984. Т. 3. Повести. 335 с. С. 121–154.
