02 февраля 2016г.
Всякий, кто занимается социальными науками, рано или поздно сталкивается с одной специфической сложностью, неизвестной ни ученым-естествоиспытателям, ни врачам, ни математикам. Криминологии так вообще свойственна некоторая «негуманность», пугающая неподготовленную аудиторию. Никому же не придет в голову упрекнуть, например, ихтиолога, изучающего белую акулу, что он своими описаниями делает хищнице рекламу и оправдывает ее аморальное существование. Тогда как, исследователь половых преступлений вынужден регулярно пояснять, что он, концентрируясь на толковании мотивов разных насильников и маньяков, совсем не стремится их оправдать, или как-то обелить. «Зачем Вы это безобразие изучаете?! — шумит почтенная публика. Разве все бандиты (убийцы, насильники, коррупционеры, хулиганы…) — не на одно лицо, и вообще Вы не видите, что кругом фашизм (единство, национальное возрождение, Третья мировая…)?! Потому сажать (стрелять, четвертовать…) их надо, а не описывать!». И криминолог часто выглядит в подобных ситуациях странным человеком, бестактно задерживающим своими теоретическими конструктами всех, кому надо успеть то в последний вагон, то на штурм, то срочно повеситься от безнадеги и бесчеловечности окружающего бытия.
Спешу отметить, что некоторые признаки существенного смягчения нравов в исторической перспективе отрицать бессмысленно, хотя их связь с расширением уголовной репрессии, как деятельности органов государственной власти, а также усложнением структуры общества и требуют дополнительного изучения. В этом существенную помощь криминологам могут оказать данные иных гуманитарных наук. Например, филолог М.
Гаспаров в лекции об Эдипе утверждает, что в древние времена вообще было невозможно прожить жизнь (достаточно короткую в Древней Греции и Риме — менее 30 лет — Авт.), никого не убив. Антрополог С. Пинкер в лекции «Миф о насилии» утверждает, что в обществах, стоящих на различных уровнях развития, считаются социально приемлемыми действия с различной степенью жестокости. Так, 300-400 лет назад в Западной Европе обычным наказанием за большинство преступлений были расчленение и пытки. В тех случаях, в которых современный делинквент, например, браконьер или квартирный вор, отделается штрафом, раньше ему могли отрезать нос, уши, клеймить раскаленным железом, отрубить руку и т.п. Формы смертной казни были садистскими: от варки в котле до скармливания хищникам заживо. Последние публичные сожжения по обвинению в «преступлениях против веры» имели место в Испании даже после наполеоновских войн. Повешение считалось сравнительно мягким наказанием. При этом, смотреть на казни ходили целыми семьями, как на карнавал, интерактивное шоу, как бы сейчас сказали.
Чрезвычайно высоким был и уровень насилия в частных конфликтах. Количество убийств в Европе (XIII- XV вв.) историк и криминолог М. Айснер оценивает в 100 на 100 тысяч жителей в год. Тогда как в 2011 году данный коэффициент равнялся: в Германии — 0,8, в Англии —1,17, в США — 4,75, в России — 10,19 [5]. Дуэли оставались обычным способом разрешения ссоры, даже между государственными служащими, еще в ХХ веке. Кровная месть в некоторых обществах практикуется и в наши дни, даже если и не встречает уже безусловной всенародной поддержки.
Среди важнейших факторов описанного смягчения нравов в индустриальном обществе необходимо выделить:
- во-первых, развитие производственных технологий. С древнейших времен этот процесс ведет к повышению ценности отдельной человеческой жизни для общества, как важного его производственного ресурса. Если возможно компенсировать потери, принуждая, а потом и различными способами мотивируя человека к труду, то какой смысл держать его в заточении, ссылать за моря, а тем более калечить или убивать?
- во-вторых, развитие производства и, прежде всего, торговли. Когда производится много товара, и отдельным производителям, и общинам, и целым государствам оказывается выгоднее торговать друг с другом, а не отнимать силой с риском искалечиться или погибнуть. В ситуации партнерства и обмена выигрывают все, в отличие от прежней «гоббсовской» войны, где существуют лишь победители и побежденные;
- в-третьих, интересы развития производства и торговли требуют делегированием монополии на насилие и месть государству. В этом есть явные угрозы, о которых подробнее будет сказано ниже, но и миротворческое значение данного шага нельзя преуменьшать. В архаичном обществе у человека всегда существует соблазн собрать родню-знакомых (дружину) и напасть на соседский двор, замок, или на целое поселение упреждающе, пока так же не поступили соседи [1, С. 17];
- с другой стороны, в-четвертых, расширение контактов, устойчивость и польза от конструктивного взаимодействия между людьми и коллективами ведет к развитию эмпатии. В новой социально-экономической ситуации, личный успех в большей мере зависит от умения учитывать чужие интересы и согласовывать с ними свои, а не о того, насколько доблестно побежишь с дубьем на потенциального конкурента или оппонента;
- наконец, в-пятых, в результате действия всех перечисленных и ряда других факторов, в индивидуальном сознании существенно возрастает и субъективная ценность собственной жизни. Когда эта жизнь является быстротечной чередой страданий и мучений, она и ценится чрезвычайно дешево, по пословице: «своя — копейка, чужая — полушка». Когда у человека или у целого народа получается жить долго и в свое удовольствие, то желание рисковать жизнью ради приобретения каких-то дополнительных благ, в среднем, снижается.
В этой связи остановимся на роли государства в канализации и перенаправлении агрессии в обществе, прежде всего, на «внешних и внутренних врагов». На роль первых назначаются соседние народы, вторых — всевозможные преступники. Представления о природе данных лиц: от воплощений дьявола до педагогической запущенности, с течением времени изменялись [2, с. 17 — 22]. Соответственно менялись и концепции наиболее эффективных форм и способов обращения с криминальными элементами, возможности, методах и вероятности возвращения данных лиц в общество.
С войной против «внешних врагов» по мере развития технологий происходит несколько иная картина. Война «всех против всех» — редкость даже у куда более агрессивных приматов, не говоря уже о первобытных людях. Для тотальной войны, как выяснилось уже в XX веке, нужны как раз государства и суверены: чем тоталитарней суверен, тем тотальней бойня. Но средства ведения войны оказываются всё более дорогостоящими и широко доступными даже частным лицам и корпорациям, а потери для своего населения — все более ощутимыми, особенно в затяжных конфликтах. Показательно, утверждение экспертов ООН о необходимости для полного искоренения голода на Земле ежегодного выделения суммы помощи производителям всего в 30 млрд. $ (смехотворные 1,71 % от мировых военных расходов в 2013 г.) [8].
По данным статистики Всемирного банка, военная мощь — давным-давно не источник общественного богатства. Напротив, во главе списка самых милитаризированных стран — нищие Южный Судан и Мьянма, а за ними — далеко не богатые Россия, Азербайджан с Арменией (в состоянии 25-летней войны между собой) и далеко не мирный с 70-х гг. ХХ в. Йемен. Среди государств, близких по уровню развития, те, кто тратит на оборону больше, скорее проигрывают по ВВП на душу населения своим мирным соседям. Сравним ситуацию в Саудовской Аравии (в войне с Ираком 1989-2003 гг.) и в соседних Омане и Бахрейне, не говоря уже про темпы послевоенного роста в Германии, Италии, Японии, когда доля ежегодных военных расходов вообще была ограничена специальными законами, в отличие от Франции, Китая или обеих Корей.
США, будучи сверхдержавой, имеющей достаточно агрессивную колониальную культуру и первое место в мире по количеству заключенных на 100 тысяч жителей, воюющие — и не сосчитать, когда, где и с кем — не богаче на душу населения Голландии, давно утратившей такой статус и геополитические амбиции. И обе эти страны в среднедушевых показателях оказываются беднее Австралии или Норвегии, которые еще в XIX веке были колониями.
Франция, до сих пор не отбросившая имперские амбиции, беднее Австрии, которая со своими бывшими колониями на Балканах, в Северной Италии и в Центральной Европе, разве что, торгует несколько успешнее. О вспышках насилия различной массовидности во Франции мы читаем и слышим регулярно, тогда как в Австрии и Словении криминальная обстановка много спокойнее. Греция — признанный лидер по доли военных расходов в ВВП среди всех стран Евросоюза, страна, мягко говоря, не самая экономически успешная. Только вот уровень жизни в Греции гораздо выше, а уровень убийств — вдвое ниже, чем в соседней, динамично развивающейся, но насквозь милитаризированной Турции. Наш южный сосед имеет мощнейшую и наиболее многочисленную после американской армию среди стран-членов НАТО, печальный опыт почти 70-летней войны в Курдистане, десятилетий терроризма, оккупированный Северный Кипр и множество конфликтов различной интенсивности с соседями. Остается отметить, что и Турция, и Греция, и Болгария с Румынией, кое-как научились пользоваться преимуществами военно-промышленной и технической кооперации членства в Альянсе, потому и тратят на свою оборону по отдельности меньшую долю национального продукта, чем Украина или Сирия.
В современном мире любая война давно представляет гораздо большую опасность именно для развитых обществ. Совсем недавно, политологи всерьез обсуждали угрозу «глобальному Северу», сообществу «золотого миллиарда», со стороны «глобального Юга» — бедных, но агрессивных соседей, у которых нет ничего, кроме нищего обозленного народа и решимости грабить. Впрочем, чтобы вести партизанскую или террористическую войну, как показывает опыт тех же Ичкерии, Хамас, Аль-Каиды или нового ИГИЛ, никакие особо дорогостоящие технические системы вооружений, их носителей и инфраструктуры не требуются. В отличие от регулярных армий, террористы могут обходиться незначительными ресурсами. «Все, что находится в руках решительных фанатов, может превратиться в ракету», — заметил социолог У. Бек. Так, две сотни фанатиков RAF изводили Германию целых 20 лет. Взрыв на Черкизовском рынке в августе 2006-го подготовила группа из шести человек, а Андерс Брейвик вообще действовал в одиночку.
Даже локальные войны между бедными странами только добавляют их развитым соседям и кредиторам головной боли, в числе прочего, в виде дополнительных криминальных проблем: беженцев, террористов, ветеранов АТО, пиратов… Кроме того, разоренные войной экономики — плохие торговые партнеры потому, что им нечем платить за товары и услуги.
Простейшее сравнение отечественных реалий с ситуаций сопредельных стран Восточной и Северной Европы, позволяет утверждать, что уровень насилия в нашем обществе до сих пор неоправданно высок. Это проявляется как в массовом девиантном поведении (проявлений аморализма, аддикций, злоупотреблений правом, непреступных нарушений предписаний законов и иных нормативных актов), высокой доли насильственной преступности в структуре учтенной преступности, противопоставлений словом и делом кланово-корпоративных особенностей правовым принципам, а также проявлений разнообразной ксенофобии и милитаризма [3, с. 40 — 43].
По смертности от убийств мы занимаем первое место в Европе и Центральной Азии, по смертности от самоубийств на 100 тысяч жителей — третье место. Количество разводов — первое место. Неравномерность распределения доходов (децильный коэффициент Джини) — первое место в Восточной и Центральной Европе. Количество заключенных второе в мире. Индекс коррупции — 133-я позиция в мире из 170 возможных. От жестокости родителей ежегодно страдают два миллиона детей, а 50 тысяч убегают из дома. Примерно 5000 женщин ежегодно погибают от побоев мужей-сожителей. Насилие над женами, престарелыми родителями и детьми фиксируется в каждой четвертой семье. В мировом рейтинге благотворительности Россия занимает 137-е место из 153. 67 % россиян считают, что среди окружающих их людей не встречается или редко встречается готовность помогать друг другу [6]. Сюда же можно уверенно добавить популярность среди сограждан каннибальских общественных практик (Сталин самый популярный политик), нарушения международных договоров, применения смертной казни; от количества героиновых наркоманов до «диссергейта»; от толп наемников, стремящихся поучаствовать в гражданской войне в соседнем государстве, до деградирующего здравоохранения (145-е место в мире по продолжительности жизни мужчин) [7].
Дать исчерпывающие объяснения складывающейся ситуации не просто. Однако, в формате данной статьи, можно выделить группу факторов, серьезно повлиявших на народные настроения:
- во-первых, необходимо отметить многолетнюю фрустрацию населения. Огромные массы народа, основные части населения, жили в России несчастными век за веком, а отношение элит к ним было, как к расходному материалу для разработки природных ресурсов и реализации геополитических проектов, наиболее кровавыми и разорительными для народа способами. Даже в XX веке ни одно поколение россиян не прожило жизнь без подобных потрясений. Уровень агрессии в обществе, очевидно, связан с уровнем неравенства. Страны с высоким «коэффициент Джини» (Ботсвана — 0,63, Бразилия — 0,59, ЮАР — 0,58, Россия — 0,41, Мексика — 0,52, США — 0,42) имеют значительно более высокий уровень убийств, чем их соседи (Швеция — 0,23, Германия — 0,27, Канада — 0,29).
- во-вторых, следует выделить непосредственно связанные с природными и общественно-правовыми условиями российской жизни представления большинства россиян об агрессивном поведении как признаке силы. Подобные представления в целом характерны для маргинальных слоев любого общества, вытесняемых на периферию общественного производства и социального взаимодействия с низким уровнем легитимности и несовершенного контроля. Классическим примером является криминальная (в наиболее «демократичном» своем варианте — тюремная, «лагерная») субкультура. У нас она — после всех массовых опытов уголовно- пенитенциарного «формирования нового человека» — оказалась усвоена широкими массами, всеми классами российского общества. Из этой субкультуры пришло многое, начиная от демонстративного потребления и языка («наехать», «отжать», «буцкать», «прогнуть», «мочить в сортире» и пр.) до моделей поведения, в которых психопатический наскок, истерика, членовредительство и т.п. — приравниваются к аргументу;
- в-третьих, объективно уровень агрессии повышается вследствие невозможности канализации энергии в легальной деятельности, прежде всего экономической, повышения своего уровня жизни собственными усилиями в условиях застоя, монополизации рынков, коррупционного рэкета, недоступности долгосрочных кредитов и неблагоприятного налогового режима. Если в производящей экономике дополнительный производитель — кормилец и работодатель, как минимум, объект местного налогообложения, то в распределительно- потребляющей — конкурент в борьбе за доступ к ресурсам или «лишний рот» при разделе социальных пособий [4, с. 60 — 61].
- в-четвертых, в течение двух прошедших десятилетий под лозунгами оптимизации систем управления (финансирования, стандартизации, интеграции…) в России происходит деградация системы образования, от среднего общего до высшего профессионального. В результате этого процесса существенно ограничиваются адаптационные возможности на рынке труда, прежде всего, молодых людей, не развиваются навыки самообучения и самовоспитания, критического анализа информации из различных источников, тех моделей поведения, которые демонстрирует коммерческая реклама и политическая пропаганда.
- в-пятых, быстрая деградация экономической системы и сверх- централизованной модели организации публичной власти, которая оказывается в новых социально-экономических условиях обеспечить интеграцию больших масс, гарантировать защиту прав и свобод граждан, постоянно сталкивается с попытками «перехвата» всей полноты публичной власти на местном и региональном уровнях организованными преступными сообществами с коррумпированными представителями госбюрократии, при неправовом ограничении возможностей для легальных протестов: отстранением от выборов оппозиционных объединений, административным контролем над некоммерческими объединениями, местным самоуправлением, ограничением митингов, свободы СМИ, запретами забастовок и т.п.
Таким образом, прогресс общества — в части смягчения приемов и способов разрешения личных конфликтов — является реальностью, с развитием цивилизации уровень насилия в мире снижался. Очевидно, это связано с развитием производственных технологий и с ростом гражданской дееспособности отдельных производителей. При этом, личная агрессивность в большой степени связана с уровнем насилия в обществе в целом. Данный уровень насилия повышается за счет, с одной стороны, состояния фрустрации при явном имущественном расслоении, увеличении бед и страданий отдельного индивида. С другой стороны, распространению насильственных практик в обществе способствует невозможность очень многих лиц реально повысить собственный уровень жизни за счет конструктивного взаимодействия с другими лицами в экономике, науке, общественной деятельности, организации местного самоуправления и др.
Список литературы
1. Гилинский Я.И. Глобализация, девиантность, социальный контроль. Сборник статей. — СПб.: Деан, 2009.
2. Кристи Н., Бруун К. Удобный враг. Наркополитика в Скандинавии. — СПб: Алетейя, 2013.
3. Ростокинский А.В. Неудобные вопросы авторам Концепции общественной безопасности в Российской Федерации // Российский следователь. 2014. № 6.
4. Харламов В.С. Старшее поколение и внутрисемейное насилие в мегаполисе (на примере Санкт- Петербурга) // Криминология: вчера, сегодня, завтра. 2012. №27.
5. Портал правовой статистики Генеральной прокуратуры РФ: http://www.crimestat.ru/world_ranking_homicid (дата обращения 15.08.2015).
6. http://lenta.ru/articles/2015/02/12/dobrota/ (дата обращения 10.09.2015).
7. http://www.google.com/publicdata/directory (дата обращения 7.09.2015).
8. http://www.un.org/russian/news...#.U6Q8htROv_c (дата обращения 21.08.2015).
