19 марта 2016г.
Известный исследователь выражения образного мировидения средствами русского языка М. Н. Эпштейн писал: «Если читать всю национальную поэзию как единую книгу, то в ней можно выделить устойчивые мотивы, которые принадлежат поэтическому сознанию всего народа» [14, с. 34]. Его высказывание можно отнести и к такой составной части национальной поэзии, как поэзия фольклора. В данной статье рассматриваются средства языкового выражения и поэтизации военных мотивов в кубанском песенном фольклоре, где военная составляющая, безусловно, относится к числу устойчивых. И это закономерно, так как кубанское казачество всегда было служилым сословием, основной задачей которого была охрана рубежей России: «…граныцю защищаты от лютыих врагив» [4, c. 82, № 37]. Военные мотивы в песнях кубанских казаков эксплицируются целым рядом образом: казака, защитника Родины; его коня, надёжного спутника в бою; коварного врага; пути- дороги, уводящей казака от родного дома; казачьей доли – погибнуть в бою или вернуться домой – и, конечно же, в образах оружия, как вражеского, так и «своего».
Остановимся на реализации военных мотивов образами казачьего огнестрельного оружия. Было обследовано 530 текстов военных песен черноморских и линейных казаков, а также кубанских казачьих песен гражданской войны и Великой Отечественной войны. Образ «своего» оружия присутствует в 122 текстах. Он складывается из образов холодного оружия (сабли, шашки, клинка, штыка и т. д.) и огнестрельного оружия (винтовки, пушки (орудия), ружья, автомата, патрона, снаряда и т. д.). Наиболее часто в казачьих песнях упоминается такое огнестрельное оружие, как винтовка (берданка – «однозарядная винтовка» [11, с. 41]) и пушка (орудие). Индекс частотности слова-образа «винтовка» («берданка») – 12, слова-образа «пушка» («орудие») –16.
Образы казачьей винтовки и пушки присутствуют только в песнях линейных казаков, а также в песнях гражданской и Великой Отечественной войн и в большинстве рассмотренных текстов имеют прямую экспликацию. Наиболее частотной функцией образа винтовки является функция вещи-характеристики казака- воина, актуализирующая категориальную сему слова «винтовка» – сему оружия. В данном случае оружие (винтовка) – это составная часть портрета защитника родины. Историк кубанского казачества О.В. Матвеев отмечает, что оружие в народной картине мира было одной из величин, составлявших богатырскую силу воина [9, с. 203]. В песне «Открой, маменька, окошко…» девушка говорит, что на милого, уходящего на войну, «шинель серую надели и винтовочку дали» [8, c. 31, № 58]. Песня «Спят все рощи и долины…», напротив, рисует портрет возвращающегося с войны казака:
Ой да, в его шапка набекрени Да весь мундирчик во крови Ой да винтовочка заряжёна,
Остра шашка при боке [3, c. 189, № 109].
Образ пушки также может выполнять атрибутивную функцию. Пушки – это необходимая воинская принадлежность не одного казака, а казачьего полка, армии в целом. Вот как описывает расположение советской армии песня «Расцветали яблони и груши…»:
Слева пушки, танки и «Катюши»
И пехота – матушка полей [8, c. 43, № 85].
Если в лексическом наполнении образов винтовки и пушки при их атрибутивной функции принимают участие глаголы, то они имеют сему «(не) дать» или «(не) получить»: дали (винтовку), дадут (винтовку), взял (винтовку), отправляют (пушки).
Лексико-семантические контексты, реализующие образы винтовки и пушки (орудия) в ситуации исполнения казаком своих служебных обязанностей, включают образы оружия в качестве объекта действия,
реальный или подразумеваемый образ субъекта-человека (казак, я, пушкарь, бойцы, мы) и глагольную лексику, называющую действия человека с винтовкой или пушкой: стою (с винтовкою), стоит (на пушке), стянешь (винтовку с плеча); (винтовка) заряжена была, (винтовка) смазана была, (винтовочки) начищенные. В данных контекстах прямое воплощение образов винтовки и пушки (орудия) эксплицирует мотив несения службы. На первый план здесь выступает сема оружия слов «винтовка» (ручное огнестрельное оружие [11, с. 80]), «пушка» (длинноствольное артиллерийское орудие [11, с. 624]), «орудие» (общее название артиллерийского оружия [11, с. 451]).
В двух песнях из обследованных нами текстов образ винтовки, эксплицирующий мотив несения службы, олицетворяется. В песне-письме с фронта «Отцветали яблони и груши…» образ оружия «оживает» с помощью характерного для фольклора сравнения-приложения:
И когда стою в ночном дозоре
Я с винтовкой, другом боевым… [8, c. 63, № 131]
Песня «Полно вам, снежочки, на талой земле лежать…», описывая жизнь казаков в походе, также олицетворяет образ винтовки как родного, любимого человека:
Домик казака – черна бурочка,
Жена молодая – всё винтовочка [3, c. 65, № 33].
В этих случаях винтовка как предмет сравнения сопоставляется с объектом сравнения – человеком – на основе «общности признака, подлежащего ассоциативной интерпретации, который оказывается общим у реалий данного типа» [5, с. 230]: оружие так же, как друг и жена, в трудной ситуации спасает казаку жизнь, служит ему опорой и защитой.
Наиболее ярко образ винтовки, эксплицирующий мотив несения службы, представлен в казачьей песне, которая так и называется – «Винтовка». Здесь в рамках одного текста можно проследить, как «поэтическое развитие семантики отдельного слова-образа структурируется по типу поля на основании отношений полисемии» [6, с. 16]. Образ винтовки имеет здесь два плана выражения: прямой и метафорический. «Образы того или иного ряда могут иметь не только символические и метафорические преломления, но и прямой план» [12, с. 32]. Для прямого воплощения образа винтовки казачья песня использует только субстантивную и адъективную лексику: винтовка, стрельба, мушка, выстрел, мишень дальняя, пуля первая. Существительные имеют значение конкретного предмета или процесса и соотносятся как наименования компонентов ситуации стрельбы. Прилагательные уточняют значения существительных.
Но уже с первых строк песни происходит и метафоризация образа винтовки: казак сравнивает своё оружие с верным другом:
Ты, винтовка, друг мой верный,
Кто служить с тобой не рад! [7, c. 366, № 14]
Сравнение-приложение «винтовка, друг мой верный» оживотворяет образ винтовки. Далее казак обращается к винтовке уже не как к другу, а как к невесте или к жене:
Не журись, моя милая,
В чёрном траурном чехле… [7, c. 368, № 14]
В данном контексте, как и в некоторых других песнях, произошёл перенос значения с наименования близкого человека, помощника и защитника (друг, милая) на обозначение артефакта (винтовки) благодаря общему признаку – способности защитить, спасти.
Созданию антропоцентрического образа винтовки способствуют эпитет «чёрный» и его контекстный синоним «траурный», определяющие цвет чехла винтовки. Значение «траурности» в контексте песни распространяется на прилагательное «чёрный», не имеющее в толковом словаре такой семы, хотя Потебня указывает на то, что эпитет «чёрный» в фольклоре символизирует печаль, смерть [12, с. 32]. Градация определений «чёрный», «траурный» в сочетании с приёмом олицетворения нагнетаются и рисуют образ женщины, «милой» в траурном платье.
Как отмечал В. Я. Пропп, «образность в фольклоре всегда зрительная, воображаемая» [13, с. 144], поэтому эпитеты используются как для описания внешнего вида винтовки (красива, в чёрном траурном чехле), так и для описания действий, производимых казаком с винтовкой:
Разберу я всю тебя И прозрачною водою
Смою чисто, добела [7, c. 368, № 14].
Примечательно, что ситуация промывания огнестрельного оружия водой не соответствует действительности. Для ухода за огнестрельным оружием нужна не вода, а оружейное масло. Почему же в песне казак моет детали винтовки водой? Известно, что в славянской мифологии вода была символом очистительного начала: «Умыванье студёной ключевой водой, упоминаемое в начале многих великорусских заговоров, есть … предохранительное для произносящего заговор средство» [12, с. 43]. Глагол «смою» в контексте песни расширяет своё значение и символизирует сакральное очищение, предохранение «своего» оружия от любого негативного воздействия на него. Нагнетание синонимичных определений «чисто», «добела», относящихся к глаголу «смою», усиливается определением «прозрачная (вода)», также имеющим сему «чистый». Этот комплекс эпитетов завершает символическую картину «очищения», защиты оружия.
Интересно, что для метафорического воплощения образа винтовки в песне использованы и глагольные метафоры: Ты наружностью красива,
Нас прославила собой; Ты нам славу подарила
Превосходною стрельбой [7, c. 367, № 14].
И глагол «прославила», и глагольное словосочетание «подарила славу», употребляясь в переносном значении, дополняют олицетворённый образ винтовки. Кроме того, они являются синонимами и, употребляясь в тексте песни рядом, выполняют ту же роль, что и логическое ударение в интонационной структуре предложения, – обращают на себя особое внимание слушателя. Здесь антропоцентрический образ винтовки приобретает функциональный статус субъекта, а не объекта или инструмента действия, оружие становится самостоятельным действующим лицом. Обращаясь к винтовке, казак просит её не журиться – не печалиться. Употреблённый в переносном значении, этот глагол тоже, метафоризируясь, оживотворяет образ оружия, украшает его человеческими эмоциями.
У глагола «быть» в словаре Ожегова [11, с. 63] отсутствуют переносные значения. В песне же глагол метафоризируется не только благодаря лексическому окружению, но и в силу своей грамматической формы 2-го лица. Казак утешает винтовку и обращается к ней как к живому человеку, к любимой:
Завтра с утренней зарёю
Со мной будешь на стрельбе [7, c. 368, № 14].
Так путём метафоризации и олицетворения в казачьей песне создаётся антропоцентрический образ винтовки – друга, помощника, любимой казака. Источник такого оживотворения образа казачьей винтовки – его семантический потенциал. «…в семантическом потенциале образа артефакта отражается его связь с человеком. В этой закономерности проявляется антропоцентризм образа как результата отражения окружающего мира в сознании» [5, с. 91].
Таким образом, статусом субъекта в песне «Винтовка» обладает не только образ казака, стреляющего из оружия, но и образ самой винтовки в его метафорическом воплощении. Совокупность двух субъектных образов выражается с помощью глагольной лексики. О глагольных метафорах, характеризующих образ винтовки, было сказано выше. Образ казака характеризуют следующие лексико-семантические группы глаголов: названия действий человека в отношении винтовки: служить (с тобой), наведу (мушку), дам (выстрел), разберу (тебя); ряд глаголов движения с винтовкой: пошёл (взяв винтовку), приду (с тобой); наименование чувства казака по отношению к винтовке: гордится (тобой). В результате образ казака и характеризующая его глагольная лексика косвенно (метонимически) тоже называют денотат «винтовка» и воплощают образ винтовки, образуя вместе с другими лексико-семантическими средствами выражения этого образа его текстовое лексико-семантическое поле.
Итак, образ казачьей винтовки, выражающий мотив несения службы, в песне «Винтовка» имеет двуплановую реализацию. При прямом воплощении образа главным является функциональный аспект семантики слова: винтовка – это оружие казака. При метафорическом развитии это слово-образ изображает друга, любимую, защитника, который всегда рядом.
При описании в казачьей песне ситуации сражения, боя с врагами образы винтовки и пушки (орудия) используются в функциональном значении инструмента действия. Эксплицируя мотив сражения, эти образы огнестрельного оружия характеризуются глаголами в прямом значении с семой процесса или результата стрельбы: (винтовку) сдвинула, (с берданы грудь) пробил, (пушки) заряжает. А в песне «Казаки в Нетрополе биваком стоят…» глагол «угостить» употребляется в переносном значении, метафоризируя образ винтовки:
Как кубанцы-пластуны Грудью встретили врагов,
Угостили из берданок… [2, c. 64, № 32]
Эта метафора (берданки – посуда, из которой казаки угощают своих врагов) основана на традиционном для славянского фольклора образе пира, символизирующего битву [12, с. 12].
Невозможно представить себе бой без грохота артиллерии, поэтому в тех контекстах, где при реализации мотива сражения образ пушки (орудия) выступает в качестве самостоятельного субъекта действия, большинство характеризующих этот образ глаголов имеет сему мощного звучания: загремели (пушки), грохотали (пушки), гремело (орудие), рокотали (пушки), заговорят (орудия). Метафорический глагол «заговорят» является средством олицетворения образа орудия.
Очеловечивается образ орудия и в песне «В шестьдесят втором году…»: “Прикрывают горы стон…” [2, c. 30, № 12] Перенос значения в этом олицетворении происходит на основе общего сенсорного признака: отзвук пушечной стрельбы сходен со звуком страдающего человеческого голоса. «У слов с семантикой сенсорных ощущений и с эмотивно-оценочной семантикой метафорический потенциал прирастает за счёт возможности сдвига прямого значения на основе сходств по восприятию, эмоциональной реакции и субъективной оценки» [10, с. 206]. В последнем примере и фразеологический оборот «бить тревогу», и отглагольное существительное «стон» имеют эмоционально окрашенную сему звучания, а употреблённые при описании ситуации начала боя, они наделяют образ орудия не просто голосом, а тревожным стоном друга, защитника, предупреждающего казака об опасности.
При экспликации мотива сражения образ пушки олицетворяется и в песне «Вознесенская станица»: Наши пушки, вслед скача,
Смерть врагу бросали [2, c. 50, № 23].
Деепричастие «скача» и глагол «бросали» приобретают в данном контексте метафорическое значение на основе общего наглядного признака: движение пушки на поле боя сравнивается с быстрым движением человека на лошади, а выстрел пушки – с броском руки человека. Сравнение пушечного заряда со смертью происходит на основе метонимического переноса: заряд (причина) → смерть (следствие). Олицетворённый образ пушки (орудия) в контекстах казачьих песен вырастает в образ полноценного воина, в одном ряду с казаками защищающего родину.
Итак, в прямом воплощении образы винтовки (берданки) и пушки (орудия) могут выполнять атрибутивную роль вещи-характеристики, элемента «справы» казака (винтовка) или вооружения казачьего полка, армии (пушка). Эксплицируя мотив несения службы (в функции объекта или субъекта действия) и мотив сражения (в функции инструмента или субъекта действия), образы «своего» огнестрельного оружия имеют в казачьих песнях двуплановую реализацию: прямую и метафорическую. При метафорическом воплощении часто возникает антропоцентрический образ оружия – друга, воина-защитника или жены. Но наиболее частотным в казачьих песнях является прямое воплощение образов «своего» оружия, актуализирующее функциональный аспект слов-денотатов, называющих различные виды казачьего оружия. Возможно, это связано с тем, что роль главного защитника родины казачья песня отводит человеку, а не его вооружению.
Список литературы
1. Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. Том I. – Краснодар, 1992. – 440 с.
2. Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. Том II. – Краснодар, 1995. – 512 с.
3. Захарченко В.Г. Народные песни Кубани. Вып. 1. – Краснодар, 1987. – 320 с.
4. Захарченко В.Г. Народные песни Кубани. Вып. 2. – Краснодар, 1997. – 586 с.
5. Илюхина Н.А. Метафорический образ в семасиологической интерпретации. – М., 2010. – 320 с.
6. Кондрашова О.В. Семантика поэтического слова. – Краснодар, 1998. – 279 с.
7. Концевич Г.М. Народные песни казаков. – Краснодар, 2001. – 448 с.
8. Мартыненко Л.Б., Уварова И.В. Песни и частушки периода Великой Отечественной войны. – Краснодар, 2005. – 210 с.
9. Матвеев О.В. Историческая картина мира кубанского казачества: особенности военно-сословных представлений (конец XVIII – начало XX вв.): дис. … докт. истор. наук. – Краснодар, 2009. – 630 с.
10. Никитин М.В. Курс лингвистической семантики. – СПб. – 2007. – 819 с.
11. Ожегов С.И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. – М., 1994. – 928 с.
12. Потебня А.А. Символ и миф в народной культуре. – М., 2000. – 480 с.
13. Пропп В.Я. Поэтика фольклора. – М., 1998. – 352 с.
14. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: система пейзажных образов в русской поэзии. – М., 1990. – 303 с.
