19 марта 2016г.
Художественный образ, воплощающий посредством языка в тексте произведения определенный человеческий тип, соединяет в себе представление и об образе человека, и о модели поведения, и об особенностях его языковой личности [7, с.11]. В последние годы интерес лингвистов к описанию языковой личности литературного героя заметно усилился [см., напр.: Богомолов А.Ю. «Языковая личность персонажа в аспекте психопоэтики: на материале романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина»: дис. … д-ра филол. наук. Череповец, 2005. 207 с.; Лю Лицзюнь «Герой рассказа В. Шукшина как национальная языковая личность»: дис. … канд. филол. наук. Санкт-Петербург, 2009. 288 с.; Хачмафова З.Р. «Женская языковая личность в художественном тексте: на материале русского и немецкого языков»: дис. … д-ра филол. наук. Ставрополь, 2011. 398 с. и др.].
Литературоведы, изучающие прозу А.П.Чехова [А.Г. Барлас, В.Б.Катаев, В.Я.Линков, А.П.Чудаков и др.], указывают на особое место учителя в его рассказах. По мнению Э. Полоцкой, духовная жизнь интеллигенции, ярким представителем которой был учитель, стала во второй половине 80-х гг. XIX в. основным объектом чеховского искусства [8, с. 253-255].
Актуальность данной работы определяется необходимостью комплексного изучения «функциональной модели языковой личности» [4, с.10] - речевого портрета учителя, выступающего в качестве транслятора культуры и связующего звена между различными поколениями, на материале классической литературы.
Анализ различных аспектов речевого портрета учителя в рассказах А.П. Чехова был представлен нами в статьях «Речевой жанр как инструмент создания образа учителя в творчестве А.П.Чехова» [5] и «Стиль педагогического общения как проявление профессиональной компетентности учителя (на материале рассказа А.П. Чехова «Скучная история»)» [6].
В данной статье мы обратимся к анализу языковых средств создания образа учителя на материале рассказа А.П. Чехова «Человек в футляре».
«Человек в футляре» является первой частью «маленькой трилогии», замысел создания которой возник у Чехова летом 1898 г. Серия «Маленькая трилогия» состоит из трех рассказов: «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви». Формальной сюжетной рамкой, в которую вписаны все три истории, стала охота, на которую отправились Иван Иваныч Чимша-Гималайский, служащий ветеринарным врачом, и учитель гимназии Буркин. Необходимо отметить, что «Человек в футляре» - это рассказ в рассказе, как отмечают исследователи - «рассказ в футляре» [2, с.75]. В данном произведении ярко представлены два образа – преподавателя Буркина и учителя греческого языка Беликова.
Буркин предстает перед нами не только как воплощение образа учителя, но и как рассказчик (речевой план - план рассказчика), речь которого характеризуется разговорностью, что прежде всего проявляется на уровне синтаксиса. Для этого активно используются различные вводные и метаконструкции, главная цель которых - установить контакт, а также подчеркнуть непосредственность обращения к слушателю: «Можете себе представить, едва не женился…», «Теперь слушайте, что дальше», «Вот подите же, наши учителя…»,
«Представьте, это оказалось невозможным...», «Да вот, недалеко искать» и др. Приближенность к разговорной речи проявляется и в употреблении предложений с различными перечислениями и однородными членами («Она спела с чувством «Виют витры», потом еще романс, и еще…», «Всякого рода нарушения, уклонения, отступления от правил…», «Боятся громко говорить, посылать письма, знакомиться, читать книги, боятся помогать бедным, учить грамоте...»), в наличии повторов («Выходим мы вместе из дому, - это было как раз первое мая, воскресенье…- выходим мы, а он зеленый, мрачнее тучи», «стали уверять Беликова, что он должен жениться, что ему ничего больше не остается в жизни, как жениться…»), эмоционально окрашенных предложений («Чего только не делается у нас в провинции от скуки, сколько ненужного, вздорного!», «Что же тут думать?», «Сколько их еще будет!»), предложений с двойными предикатами («Придет к учителю, сядет и молчит…»), эллиптических конструкций («А дома, как кто посторонний, так и перепалка», «Да что гимназию? Весь город!»). На уровне лексики образ Буркина также характеризуется обилием разговорных и просторечных номинаций (директорша, разбитная, подбоченясь, бу-бу-бу, этак, оттяпать, верзила, человечек). Параллельно с разговорными конструкциями речь Буркина включает значительное количество книжных оборотов, что свидетельствует об уровне его профессиональной подготовки и общей культуры. Так, например, в самом начале его рассказа мы видим абстрактную поэтическую формулировку: «Людей, одиноких по натуре, которые, как рак- отшельник или улитка, стараются уйти в свою скорлупу, на этом свете не мало. Быть может, тут явление атавизма, возвращение к тому времени, когда предок человека не был еще общественным животным и жил одиноко в своей берлоге...». Примечательно, что здесь не только метафорически представлен образ главного героя, но и образ «рака-отшельника» становится сквозным, объединяя в одно целое все содержание рассказа. Книжность речи Буркина поддерживается отвлеченной лексикой (влияние, робость, отвращение, прошлое и др.), сложными конструкциями («И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всѐ время прятал его в поднятый воротник») и контекстными синонимами (футляр – чехол - калоши).
Анализ языка художественной литературы характеризуется поиском доминантных речевых средств, позволяющих выделить, согласно Л.А. Новикову, «ключевые» слова, организующие целостное единство в эстетическом восприятии [1, с.214]. При описании учителя греческого языка Беликова для А.П.Чехова важно подчеркнуть замкнутость данного героя, поэтому ключевым словом становится «футляр». На уровне лексики это проявляется в употреблении особой группы существительных и составных наименований: футляр, чехол, чехольчик, скорлупа, ящик, оболочка, гроб, калоши, поднятый воротник, черные очки, которые в рамках рассказа становятся контекстными синонимами; глаголов с общей семой «отделить от окружающего мира»: запрятать, защитить, скрыть, прятаться. При этом ограниченность и замкнутость проявляется во всех сферах жизни Беликова:
1. Портрет. Для подробного описания А.П. Чехов использует сложные синтаксические конструкции, построенные по принципу параллелизма, с большим количеством однородных членов: «Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он всѐ время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой, и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх…», «своими темными очками на бледном, маленьком лице, - знаете, маленьком лице, как у хорька…».
2. При описании быта используется прием градации, с помощью которого автор постепенно увеличивает масштабы оболочки Беликова, показывая ее всеобъемлемость: «… халат, колпак, ставни, задвижки, целый ряд всяких запрещений, ограничений…», «Ложась спать, он укрывался с головой; было жарко, душно, в закрытые двери стучался ветер, в печке гудело; слышались вздохи из кухни, вздохи зловещие...». Сравнение спальни главного героя с ящиком и указание на то, что «кровать была с пологом», направлены на демонстрацию ничтожности его ограниченного мира.
3. Сфера деятельности: «…и древние языки, которые он преподавал, были для него, в сущности, те же калоши и зонтик, куда он прятался от действительной жизни», «О, как звучен, как прекрасен греческий язык!». Примечательно, что исследователи видят в последней фразе фонетическую особенность произведения «Человек в футляре» - использование в данной фразе гласной «о», что также направлено на передачу замкнутости пространства и цикличности жизни Беликова [2, с.77].
4. Образ мышления: «И мысль свою Беликов также старался запрятать в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь. В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное». Особое значение приобретает ключевая фраза героя - «Как бы чего не вышло». При этом Беликов не только сам строго следует правилам, но и контролирует окружающих людей. Здесь Чехов снова использует сложные конструкции: «Если кто из товарищей опаздывал на молебен, или доходили слухи о какой-нибудь проказе гимназистов, или видели классную даму поздно вечером с офицером, то он очень волновался и всѐ говорил, как бы чего не вышло. А на педагогических советах он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями насчет того, что вот-де в мужской и женской гимназиях молодежь ведет себя дурно, очень шумит в классах, - ах, как бы не дошло до начальства, ах, как бы чего не вышло…». Использование в одном ряду слов осторожность, мнительность и «свои чисто футлярные соображения» образно характеризует психологию языковой личности Беликова. Особенность его образа мышления также заключается в отвращении к настоящему, восхвалении прошлого и того, чего никогда не было. «Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге…», прошлое уже известно, неизведанного и внезапного в нем уже нет, поэтому для Беликова это всегда зона комфорта.
Как отмечает Л.В. Чурилина в своей работе «Антропоцентризм художественного текста как принцип организации его лексической структуры», анализ организации лексического уровня текста дает ключ к описанию персонажа как функциональной модели языковой личности и в целом как модели человека [10, с.199]. А.П. Чехов, используя определенные языковые средства, создает две функциональные модели учителя: первую модель учителя Беликова автор наделяет такими характеристиками, как «футлярность», ограниченность, замкнутость, обращение к прошлому и нежелание жить настоящим, неприятие отклонений от нормы. Модель второго учителя Буркина, который предстает перед читателем как открытый и начитанный человек, характеризуется противоположными свойствами, что еще раз подтверждает актуальность рассмотрения речевого портрета как «реализации в речи языковой личности человека, то есть представление в речи многокомпонентного и многослойного набора языковых способностей, умений, готовностей к осуществлению речевых поступков разной степени сложности» [3, с.29].
Список литературы
1. Бабенко Л. Г., Казарин Ю.В. Лингвистический анализ художественного текста. М.: Флинта: Наука, 2003. 496 с.
2. Барлас Л.Г. Язык повествовательной прозы Чехова. Проблемы анализа. Ростов-на-Дону: Издательство Ростовского Университета, 1991. 208с.
3. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М.: Наука, 2006. 264 с.
4. Китайгородская М. В., Розанова Н. Н. Русский речевой портрет. Фонохрестоматия. М., 1995. 128 с.
5. Мануилова А.Е. Речевой жанр как инструмент создания образа учителя в творчестве А.П.Чехова // Язык и культура: сборник материалов XVII Международной научно-практической конференции / Под общ. ред. С.С.Чернова. Новосибирск: Издательство ЦРНС, 2015. С. 64-69.
6. Мануилова А.Е. Стиль педагогического общения как проявление профессиональной компетентности учителя (на материале рассказа А.П. Чехова «Скучная история») // Siberia Lingua. Красноярск: Сибирский федеральный университет, 2015. № 2, С.42-51.
7. Наумова Н.Г. Языковые средства создания образа П.И. Чичикова (на материале поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души»): автореф. дис. …д-ра филол.наук. Киров, 2009. 22 с.
8. Полоцкая Э. Первая повесть А.П.Чехова об интеллигенции (Скучная история)/ А.П.Чехов. Сборник статей и материалов / Под ред. Л.П. Громова и И.В. Федорова / Ростов-на-Дону: Ростовское книжное издательство, 1959. С. 253- 281.
9. Чехов А.П. Рассказы. М.: Худож. литература, 1970. 536 с.
10. Чурилина Л.Н. Антропоцентризм художественного текста как принцип организации его лексической структуры: дис. ... д-ра филол. наук. Санкт-Петербург, 2002. 513 c.
