19 марта 2016г.
«Мы во власти мятежного страстного хмеля, //Пусть кричат нам: «вы палачи красоты», //Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля, //Разрушим музеи, растопчем искусства цветы» [11, с. 4], - нигилистически провозглашал на страницах журнала «Грядущее» Пролеткульт.
«Мы не жрецы – творцы, а мастера-исполнители социального заказа» [5, с. 41], - утверждала один из программных лозунгов литературная группа ЛЕФ…
В атмосфере новаторских поисков, творческого воодушевления, рождающих художественно-эстетический полифонизм революционной эпохи, возникали многочисленные литературные группы и объединения, декларирующие свое право на существование и специфическую художественную позицию.
В противовес принципам «регламентации, регистрации и казарменного упорядочения» [12, с. 30] литературное объединение начала 1920-х годов «Серапионовы братья» подчеркивало свою аполитичность и автономность («Мы собрались в дни революционного, в дни мощного политического напряжения. «Кто не с нами, тот против нас. – говорили нам справа и слева. – С кем же вы, Серапионовы Братья? <…> Мы с пустынником Серапионом.» [12 с. 31]), отстаивало свое право на индивидуальность и разнообразие («У каждого из нас свое лицо и свои литературные вкусы <…> У каждого свой барабан.» [12, с. 30]). В частности, один из членов «братства», М.М. Зощенко, не без иронического пафоса заявлял: «С точки зрения людей партийных я беспринципный человек. Пусть. Сам же я про себя скажу: я не коммунист, не эсер, не монархист, я просто русский. <…> По общему размаху мне ближе всего большевики. И большевичить я с ними согласен.» [9, с.28].
Однако в статье 1928 года «О себе, о критиках и о своей работе» отправной точкой рефлексии Зощенко, на наш взгляд, становится осмысление остро дискуссионной в течение 1920-х годов проблемы «социального заказа» [14]. Признавая в данное время объективный факт существования в литературе «социального заказа», писатель, казалось бы, сосредоточивается исключительно на художественной форме. Не отрекаясь от жанра повести, которая обладает для автора одинаковой качественностью наряду с короткими рассказами, детерминирующими, определяющими форму исполнения условиями, Зощенко называет «само задание, тему и типы» [8]. Тип, который стремится передать писатель прежде всего, - «…тип, который почти что не фигурировал раньше в русской литературе» [8], – определяет и язык, и ту мелкую, «неуважаемую» форму, «подряд» на заказ которой и берет автор статьи. Для Зощенко в этом сущность «социального заказа», который диктуется всей жизнью, общественностью и всем окружением, в котором сейчас живет писатель [8].
В интерпретации «социального заказа» Зощенко сближается с принципами, выдвинутыми О.М. Бриком в статье «Т.н. «формальный метод»: «Поэт – мастер слова, речетворец, обслуживающий свой класс, свою социальную группу. О чем писать, - подсказывает ему потребитель. Поэты не выдумывают тем, они берут их из окружающей среды. <…> не себя выявляет великий поэт, а только выполняет социальный заказ» [4, с. 214].
Определенная лексика (слово работа (о творчестве) – в заглавии и в начале статьи, в сильной позиции текста, «рифмуется» со словом подряд, значение которого предполагает договорные, обязательные отношения на выполнение работы [16]; повторяющиеся слова среда, общественность – в качестве заказчика), стилистико- синтаксические способы выражения («Я взял подряд на этот заказ./ Я полагаю, что я не ошибся» [8] – графически, с абзаца, выделенные в тексте анафорические законченные высказывания, – почти афористически сформулированная мысль в официально-деловом стиле на фоне подчеркнуто разговорно-публицистического стиля статьи), структурно-ритмическая организация заглавия («О себе, о критиках и о своей работе» ориентирует на корреляцию «О себе, об идеологии и еще кое о чем»), – все это свидетельствует об определенной, намеренно выстраиваемой, художественной позиции писателя, мотивируемой логикой «социального заказа».
Все это диссонирует с недавним отрицанием принципов утилитаризма литературы (искусства) «Серапионовыми братьями» («Слишком долго и мучительно правила русская литературная общественность» [12, с. 31]), с их утверждением самоценного смысла искусства («Искусство реально как сама жизнь. И как сама жизнь оно без цели и без смысла – существует, потому что не может не существовать.» [12, с. 31]).
«Социальный заказ» в интерпретации Зощенко 1928 года несет в себе не только ретроспективный полемический заряд, но и направлен в современность, против заказа «красного Льва Толстого», точнее, против заказа критики, благоговеющей перед высокой литературой и ее устоявшейся формой. В этом контексте создается иллюзия о неком посыле свободы творчества писателя, проницательном выборе им собственного пути (дважды в анафорической позиции повторяется субъект действия – «Я»»).
Однако необходимость объясняться (оправдываться) определялась не только внешними причинами (исследователи творчества Зощенко неоднократно обращали внимание на страдания писателя от непонимания, писали о его несогласии с ролью рассказчика веселых анекдотов [15, с. 5]), но и сложной, еще рождающейся, художественной концепцией писателя. Отчасти, как представляется, это и определяет то, что статья характеризуется автором как спорная. «Я и сам сейчас не совсем согласен с ней» [8] – эти слова Зощенко, думается, лишены какого-либо кокетства и намеренной туманности.
Свет на сложившуюся ситуацию несколько проливает, по нашему мнению, и уже состоявшееся ко времени написания статьи творчество, и творческие планы Зощенко, и бесценные свидетельства современников, особенно дневниковые записи К.И. Чуковского того времени [13].
По справедливому замечанию И.Н. Сухих, проза Зощенко в двадцатые годы движется в двух направлениях: наряду с короткими рассказами – «Сентиментальные повести»; поэтика коротких рассказов, в терминологии исследователя, - «вторая поэтика», противостоит «Сентиментальным повестям», является ее антитезой [15, с. 17].
Эти две поэтики «уживаются» в творчестве Зощенко на протяжении всех 1920-х годов: после того, как Зощенко «дает» «Аристократку», он пишет «О чем пел соловей» и уже в 1930-м году к Сентиментальным повестям» добавляет «Сирень цветет». Более того, писатель делится с близкими замыслами о втором томе «Сентиментальных повестей»: Зощенко еще верит, что возможны эти разные формы диалога с традицией, с современниками.
Однако продолжение «»Сентиментальных повестей» не последовало, и в конце 1920-х годов выходит самая интересная, по словам Зощенко, книга «Письма к писателю» (хотя об этих письмах еще недавно Зощенко говорил, как о «дурацких» [13, с. 187]). Выпуская эту книгу и отказываясь от собрания сочинений, может быть, Зощенко действительно хотел еще «с диким читателем дело иметь» [17, с. 195]. В этой связи особенно интересными представляются комментарии в дневнике К.И. Чуковского о Зощенко, сделанные в конце 1927 года: «Он вообще ощущает себя каким-то инструментом, который хочет наилучшим образом использовать. Он видит в себе машину для производства плохих или хороших книг и принимает все меры, чтобы повысить качество продукции» [17, с. 195].
Избранные К.И. Чуковским характеристики: инструмент, машина, производство, продукция, – оказываются семантически тождественными полю производственной, деловой лексики, используемой самим Зощенко в статье «О себе, о критиках и о своей работе».
Зощенко активно ищет связи с современной эпохой, с ее основными движущими силами, и именно в этом качестве он провозглашает себя пролетарским писателем, живущим внутри этого нового мира, взявшем на себя этот «социальный заказ». В то же время в перспективе мысли о преобразовании жизни нынешняя роль (функция) рассматривается писателем как временная: поэтому свою задачу Зощенко видит в том, чтобы быть только пародией (предтечей?) настоящего пролетарского писателя, возможного в будущем, когда «… его общественность, его среда значительно повысятся во всех отношениях» [8].
Почти в это же время (в 1931-м году) в эмиграции Н.А. Бердяев пишет статью «Литературное направление и социальный заказ» (в рамках нашего анализа мы остановимся только на этой философской работе как равноположенной по статусу тексту статьи М.М. Зощенко).
Эта статья, как и многие другие работы философа, с одной стороны, - своеобразная реакция на движение общественной мысли и духовной жизни в России, и в этом плане она обладает большой историко-культурной ценностью [18, с. 3]. С другой стороны, своей главной темой размышления Бердяева генетически тесно связаны с субъективными переживаниями самого автора и с интересом к центральной теме его философии: свободе и творчеству (в этом смысле статья Бердяева, так же как и статья Зощенко, «о себе»). Злободневность темы, вынесенной в заглавие, рассматриваемой в аспекте взаимоотношения одиночества и социальности в искусстве, философ связывает с опытом подчинения в России искусства и литературы социальному заказу, равнозначному, по Бердяеву, приказу коммунистической партии. Эта тождественность (заказ = приказ) заостряет в словесной форме актуальные, но не приемлемые для Бердяева, характеристики: подчиненность, определенность действий, соблюдение правил.
Сравнивая «самочувствие» писателей в советской России и в эмиграции, Бердяев подчеркивает отсутствие элементарной свободы творчества первых, в то время, как другие, в эмиграции, страдают от беспредметной свободы, которая бессодержательна и ни на что не направлена [3. С. 87]. Социальный заказ в том смысле, в котором он существует в советской России, есть одиозное явление, некая, по Бердяеву, формула, которая нуждается в очищении смысла, в ином истолковании: «Социальный заказ может быть лишь внутренним призывом духа, а не повиновением внешнему приказу общества» [3, с. 92].
Для философа определение «социального заказа» напрямую связано со свободой художника, с его творческим «Я». Свобода же мыслится Бердяевым не как изолированность (автономия) и не в том, что художнику-творцу будут заказаны какие-то определенные темы, а в том, что творческая личность вберет в себя то, что происходит с миром, и претворит в образы (даже и грядущие) новой жизни.
Подводя итоги, Бердяев формулирует: «Преображение жизни есть высшая форма социального заказа искусству, не внешнего заказа общества, а внутреннего заказа духовной общности»[3, с. 93].
Соотнеся трактовки «социального заказа в понимании Зощенко и Бердяева, современников, живущих по разные стороны «баррикад» (политических, идеологических и культурных), можно обнаружить некие точки конвергенции и расхождения, касающиеся не только сущности понимания «социального заказа», но и способов выражения рефлексии по данному вопросу.
И для Зощенко, и для Бердяева лозунг «социального заказа» в постреволюционное советское время входит в круг актуальных вопросов, связанных с истоками и целью художественного творчества. У обоих авторов истолкование носит полемический характер, через уточнение пресуппозиции (частноконтемпоральное в большей степени в статье Зощенко и онтологическое – у Бердяева) проясняются, формулируются важные для пишущих субъективные смыслы.
В.В. Зеньковский, характеризуя философию Бердяева и отмечая ее субъективные, индивидуальные особенности (в частности, морализаторство, дидактизм, романтизм), особенно подчеркивал, что все, написанное философом, - «…повесть о самом себе, о своих сомнениях и трагических конфликтах» [6, с. 63], рожденная «…в чеканке отдельных формул, в своеобразных bons mots, которые запоминаются навсегда» [6, с. 62].
Отчеканенная, афористическая, а потому и категоричная манера выражения мысли у Бердяева в статье «Литературное направление и социальный заказ» контрастирует с как бы не до конца проясненной позицией, выраженной в статье М.М. Зощенко. Это впечатление, на наш взгляд, возникает в следствие сформулированного самим автором в начале статьи тезиса о спорности и не согласии с самим собой, о не тождественности переживаний, тезиса, как представляется, выступающего в качестве детерминанта, определяющего весь следующий текст.
Сопоставление лексических, синтаксических и других способов выражения мысли авторами, в данном случае Н.А. Бердяевым и М.М. Зощенко, как способ выявления особенностей философско-художественной рефлексии могло бы стать отдельной темой исследования, тем более, что концептуальные предпосылки к рассмотрению философских и других видов текстов, в частности, поэтических, уже есть [1].
Романтизм и идеализм Зощенко и Бердяева имели различную основу, питались различными источниками, но каждый из них ощущал духовную задачу преображения жизни как личную, социально необходимую деятельность. Может быть, движение в этом направлении, к этой точке конвергенции рождает у Зощенко в начале 1930-х годов споры с буржуазным философом в «Голубой книге», а затем и замысел «…из области нашей личной жизни в свете медицины и философии» [7, с. 339]. А Бердяев в это же время пишет о необходимости колоссальной работы «духовного просветления и просвещения выпавших из старого уклада, всколыхнувшихся и пришедших в бурное движение народных масс» [2, с. 3]. Философ, не раз называясь «сыном Достоевского», оставался и в эмиграции человеком, для которого сущностно-смысловые доминанты бытия, – это художественные миры русской литературы, Гоголя, Тютчева, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Белого, Блока [10, с. 8].
Список литературы
1. Азарова Н.М. Конвергенция философского и поэтического текстов ХХ-ХХI вв. – Автореф. дис. … докт. филол. наук. – М., 2010. – 44 с.
2. Бердяев Н.А. Духовные задачи русской эмиграции (от редакции)// Путь. – 1925. – № 1. – С. 3-8.
3. Бердяев Н.А. Литературное направление и социальный заказ// Путь. – 1931. – № 29. – С. 80-93. 4. Брик О.М. Т.н. «формальный метод»// Леф. – 1923. - № 1. – С. 214-215.
5. Брик О.М., Маяковский В.В. Наша словесная работа// Леф. – 1923. - № 1. – С. 40-41.
6. Зеньковский В.В. Николай Александрович Бердяев// История русской философии в 4 тт. – Л., 1991. – Т. 2, ч. 2. – С. 59-81.
7. Зощенко М.М. Голубая книга. Рассказы. – М., 1989. – 624 с.
8. Зощенко М.М. О себе, о критиках и о своей работе// Собрание сочинений в семи томах. – М., 2008. – Т. 1. Разнотык [электронный ресурс// http:// ruslit.traumlibrary.net].
9. Зощенко М.М. О себе, об идеологии и еще кое о чем// Литературные записки. – 1922. – № 3. – С. 28-29.
10. Исупов К.Г. Романтик свободы (Русская классика глазами персоналиста)// Бердяев Н.А. О русских классиках. – М., 1993. – С. 7-22.
11. Кириллов В. Мы// Грядущее. – 1918. - № 2. – С. 4-5.
12. Лунц Л. Почему мы Серапионовы братья// Литературные записки. – 1922. - № 3 – С. 30-31.
13. Сарнов Б. Зощенко в дневниках Чуковского// Знамя. – 1987. - № 6. – С. 185-189.
14. Спор о социальном заказе// Печать и революция. – 1929. – № 1. – С. 19-65.
15. Сухих И.Н. Три судьбы Михаила Зощенко// Зощенко М. Малое собрание сочинений. – СПб., 2013. – С. 5- 42.
16. Толковый словарь русского языка: В 4 тт. – М., 1935-1940. – Т. 3: П-ряшка/ Под ред. Д.Н. Ушакова. – М., 1939. – Стб 436.
17. Чуковский К. Из дневника. Публ. Елены Чуковской// Знамя. – 1987. - № 6. – С. 189-196.
18. Шитиков П. (диакон) Н.А. Бердяев как историк русской религиозно-философской мысли. – Автореф. дис.…канд. богословия. – Сергиев Посад, 2009. – 21 с.
