19 марта 2016г.
Одним из экзистенциальных вызовов современности является упрощение духовной структуры человека, происходящее в условиях, когда он «практически перестает зависеть от природы в средствах своего жизнеобеспечения» (4). Не обеспеченное творческим трудом потребление приводит к тому, что неосвоенными оказываются целые пласты духовного бытия. Трагедия происходящего, по Розенбергу, состоит в том, что, не успев достигнуть высших степеней развития, человек оказывается ввергнутым в процесс варваризации и, прежде чем сможет возвысить свой дух, он подвергается омертвлению (4).
Сбывается предвидение О. Шпенглера, который писал о «медленном воцарении первобытных состояний в высокоцивилизованных жизненных условиях» и о повороте человечества вспять, к свободе первозданных инстинктов (10).
Мудрость, не знающая своих истоков, не есть мудрость (9). Предсказанный Шпенглером закат Европы, по слову К.А. Свасьяна, стал гигантской планомерной акцией по обеспамятованию Европы, превращению ее в сплошную tabula rasa, локковский empty cabinet. «Другие люди» Локка и будут, по словам философа, производить, по существу, накат на европейское первородство белой краски и превращение его в общеевропейский бланк, заполняемый на сей раз райским американским опытом (10).
Шпенглер пишет о состоянии духовного феллашества человека Западной Европы, о нарастании его духовной маргинальности и беспризорности.
В подобных условиях непреложной данностью становится необходимость сохранения духовной идентичности России. Речь идет о воспроизводстве цивилизационных стратагем и парадигм, обеспечивающих непрерывность самоосуществления русской идеи, которая была нравственным императивом духовной жизни Древней Руси, – идеи преемства во времени и в духе и в сфере власти. Данная идея с непревзойденным художественным совершенством была разработана в великих образцах древнерусской литературы («Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Слово о полку Игореве») и оправдала себя, ибо способствовала континуальности метафизической формы русского народа, определяющей смысл его истории, способ его духовной экзистенции. Она (русская идея) и в современности обеспечивает равновесность аксиологического универсума русского народа, неизменность языка ценностей, глаголющего из совокупности дискурсов, создаваемых во всех сферах – в сфере политики, экономики, науки, образования, искусства.
Особенностью русской души является упование на иной, духовный мир, в крайних случаях приводящее к отказу от конструктивной деятельности, к пренебрежению сим миром. По слову философа, «прорыв к сфере
«исторического» на Руси чаще (легче?) достигался подвигами д у х о в н о г о характера (вера, язык, литература, искусство, творения народного духа), чем деяниями, приводящими к созданию материально-экономических ценностей, производимых «хлеба насущного» ради, и конкретных социальных институций «исторического» типа» (9). Роль Слова, этой блестяще описанной Ю.С. Степановым «плотной сущности», при этом настолько велика, что это позволяет лингвисту и философу утверждать в книге о константах русской культуры: «…Русская культура реально существует в той мере, в какой существуют значения русских (и древнерусских) слов, означающих культурные концепты» (2). С данной точки зрения особый интерес представляют тексты, являющиеся вершинами русского и славянского духовного универсума. Данные тексты важны как исповедь русской души, свидетельство русского сознания и самосознания. Их воздействие будет возрастать с неизбежным приходом «нового человека», который «появляется (если только вызов времени воспринят и формируется- осуществляется адекватный вызову ответ) в условиях, когда «секира уже при корени» и мир, жизнь – у кромки бездны» (9).
В свете сказанного понятен интерес к гностическим мотивам в дискурсе значительных русской поэтов. Вспомним, что гностицизм возник в концептуальном пространстве поздней Византии, в ситуации духовного кризиса, на самом излете эллинистической культуры. Исходим из понимания гносиса как познания, предполагающего осмысление переживания априорной целостности реальности, которая в подобном переживании выступает в своеобразном модусе «бытийствующего ничто». К сущности гностического созерцания относится переживание глубинно-онтологического единства познаваемого и познающего, в котором противопоставление субъекта и объекта преодолено, снято. Это особого рода познание, где душа познающего, познаваемая действительность и драма познания со сложной и многомерной иерархией и диалектикой взаимосвязи его видов оказываются «единосущными и нераздельными», едиными и не сливающимися. Как утверждает философ, открытие гносиса как некоего высшего знания, стоящего не только над различиями вероисповеданий, но и вообще над различиями «веры» и «знания», было подлинным открытием и остается в культурном достоянии человечества» (7).
Рефлексивность, взволнованная страстность, напряженная, исполненная внутреннего драматизма, почти насильственная интроспекция являются источником смыслов в поэзии А. Тарковского и определяют специфику семиозиса его идиостиля. Семиотическое пространство его текстов близко пламенной геометрии фресок Феофана Грека; его образы уводят в таинственные объемности, но лишены любого намека на телесную пластичность. Это странное искусство, тяготеющее к самоничтожению (выражение Светозара Радойчича о фресках Феофана Грека).
В поэзии А. Тарковского веет сухая душа византийских мистиков, свет исихастов и Григория Паламы. Гностическая ситуация мудрой, логосной души, в самовоспроизводящихся актах рефлексии обращенной на самое себя и рождающей смыслы из «глины собственной души» (Андрей Платонов), создает соборность переплетенных и, как правило, амбивалентных идей и образов.
К гностическим мотивам относим мотив бессмертия и гностического бесстрашия перед смертью; мотив логосного, софийного, перформативного Слова-Дела, одушевляющего немую плоть предметов и явлений; мотив заклятия именем; мотив святости языка; мотивы зеркала и чуда; мотив тлетворности смерти и еще большей тлетворности жизни; использование дендрологического кода для выражения архетипических смыслов (благого возрастания, жизни, жизненной силы и связанной с жизненной силой святости, воскресения, обретаемого в смерти, – вспомним Элевсинские мистерии античности). Пространство текстов Арсения Тарковского – умозрительное, ноуменальное пространство духовной экспрессии, в котором действует закон обратной перспективы.
Когнитивной единицей художественного дискурса Арсения Тарковского является символ, открывающий сверхъестественно-исторический аспект становления. В нем преодолевается частичность ставшего, наличного, экстенсивного и эксплицитного, фиксируемого и понятийно-дискурсивным познанием, равно как преодолевается и частичность самого символа и совершается «выход не в экстенсивное вовне, а в интенсивную внутреннюю глубину» (9). При восприятии текстов Тарковского возникает гностическая ситуация глубинно- онтологического единства Я автора и Я аналитика, предполагающая отношения антиномического монодуализма, то есть поляризации и схождения противоположностей. Ситуация гностического диалога описана В. Топоровым в связи с анализом рефлексивности как определяющего свойства Софии-Премудрости Божией. Он ссылается на «столь характерные для гностических текстов и во многом определяющие их структуру гностические парадоксы сосуществования А и не-А в одном и том же хронотопе … что создает предпосылки для формирования «возвратных» движений и соответствующих им схем, поскольку само различие А и не-А возвращает одновременно и к идее их тождества; игра тождества и различия приобретает особое значение в рамках диалога, где представлены две стороны, объединенные одной общей темой, и в личностном варианте его – Я и ты. Идея тождества этих столь абсолютно противопоставленных друг другу участников диалога подтверждается столь распространенной в гностических (и вообще «герметических») текстах формулой «Я – ты и ты – Я» (9). Если в первом случае происходит, по Топорову, «невидимое» обращение к Я (Я «внешнему»), то во втором случае совершается «видимое» обращение к Я первого шага в результате мук, страданий и отчуждения этого Я, уходящего в свое не-Я, в свое небытие» (9).
В заключение следует отметить обостренную парадигматичность образов и смыслов поэзии Арсения Тарковского, которая, несомненно, является гностической.
Список литературы
1. Калашникова Л.В. Метафора как механизм когнитивно-дискурсивного моделирования действительности (на материале художественных текстов). АДД. -- Волгоград, 2006. – 40 с.
2. Кубрякова Е.С. О связях когнитивной лингвистики с семиотикой (определение интерпретанты знака) / Язык и культура. Факты и ценности. – М.: Языки славянской культуры, 2001. -- с.283-282.
3. Вас. Ю. Кузнецов. Философия языка и непрямая референция / Язык и культура. Факты и ценности. – М.: Языки славянской культуры, 2001. – с. 217-224.
4. Кукаркин А.В. Буржуазная массовая культура. М., 1985. – 400 с.
5. Лукин В.А.. «Как-художественный» текст и его структура / Язык и культура. Факты и ценности. – М.: Языки славянской культуры, 2001. – с. 585-594 с.
6. Руденко Д.И. «Новый русский реализм»: в берегах и вне берегов постмодернизма / Язык и культура. Факты и ценности. – М.: Языки славянской культуры, 2001. – с. 235-246.
7. Семиотика: Антология / Сост. Ю.С. Степанов. Изд. 2-е, испр. и доп. – М.: Академический Проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2001. – 702 с.
8. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Изд. 3-е, испр. и доп. – М. «Академический проект», 2004. – 992 с.
9. Топоров В.Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т.1. М.,1995. – 790 с.
10. Шпенглер О. Закат Европы. М.:Эксмо, 2006. – 798 с.
11. Чижикова О.В.. Цветы и листья в поэзии Бориса Пастернака /Музей-заповедник: экология и культура. Сборник материалов пятой международной научно-практической конференции. – Вешенская: ФГБУК «Государственный музей-заповедник М.А. Шолохова», 2012.
