25 марта 2016г.
Восприятие человеком мира и процессы его познания и взаимодействия с ним основываются на двух кажущимися аксиоматическими позициях: во-первых, что он состоит из отдельных вещей, имеющих собственную сущность, назначение и имя, а, во-вторых, что все в нем имеет отношение одно к другому и к человеку, и обладает внутренней целостностью. Обе характеристики мироустройства, при внешней противоположности, в основе своей обеспечиваются одним и тем же онтологическим феноменом – феноменом границы. Призыв Леонардо да Винчи не ограничивать вещи и изобретение им приема сфумато после того, как в течение многих столетий художник наивно подчеркивал контуры вещей отчетливой черной линией, потому что так воспринимал мир, был не просто жестом художника-революционера, ломающего одну из изобразительных традиций, а, по сути, попыткой взглянуть на мир «нечеловеческим» взглядом, взглядом, не ищущим границ и не проводящим границы.
Мир, расчерченный границами, предстает человеку единственно возможным гносеологически и приемлемым психологически. Границы разделяют вещи, отделяют их от спонтанности целого и они же встраивают их в общую структуру этого целого, давая собственное место и детерминируя сущность. Граница позволяет любому нечто быть чем-то определенным и вместе с тем дает ему горизонт, является условием его связей, развития, изменения, соединяя два важнейших качества бытия объекта – пребывание и становление.
В отношении человеческого существования границы выполняют в общих чертах ту же роль. Однако, они обладают и существенной спецификой. Среди этих специфических черт далее будут обоснованы следующие.
1. Как любое сущее, человек опоясан и пересечен границами, но при этом он знает о них, признает их объективность и необходимость.
2. Человек проектирует себя, не только исходя из наличных границ, но и собственным усилием устанавливая эти границы.
3. Граница – естественное и единственное место обитания человека, онтологическое условие его экзистенции.
4. Совпадая и перемещаясь со своей границей, человек выполняет функции границы, то есть, по сути, он сам является границей.
Обозначенные тезисы имеют под собой следующие основания.
Сам факт наличия границ в человеческом существовании непреложен, и если человек спорит по их поводу и сопротивляется их запрету, то его протест относится не к самому явлению границы, а к месту, где она проходит. Он не стремится к абсолютной свободе от любых границ, и не потому, что просто вынужден согласиться с их наличием: он безусловно нуждается в границах мира, природного и социального, в границах собственного существа, и осознает эту нужду. Бесконечность и безграничность для конечного человека немыслима гносеологически и невыносима психологически, и только мир, разделенный внутренними границами, кажется ему единственно приемлемым и возможным в силу своей постигаемости и упорядоченности, только нечто, ограниченное последним пределом, он способен воспринять как реальное. Отсутствие границ означало бы бесструктурное ничто. В.В. Бибихину принадлежит интересная трактовка библейской истории о строительстве Вавилонской башни. Обычно причину Божьего гнева и наказания людей «смешением языков» и рассеянием по земле объясняют ревностью Господа, стремлением указать человеку на неуместность его амбиции сравняться с Богом, достигая небес. Второе традиционное объяснение – Бог хотел уберечь людей от беды, не дать им жертвовать жизненно важными повседневными интересами ради непосильной и ненужной задачи. В.В. Бибихин дает иное объяснение. Башня соединила бы небо и землю, «смешала» бы их. Люди не обрели бы небо в попытке построить башню, а потеряли бы его, поскольку оно перестало бы быть другим по отношению к земле. Теряя свою даль, небо перестает быть небом. А потеряв небо, человек бы потерял и землю [2, c.113].
Благодаря границам держится порядок, даже если они сами рационально не объяснимы – почему есть, почему здесь. Как только мир перестает поддаваться хоть какому-то объяснению – неважно, насколько
адекватному действительности, – он становится чужим и враждебным, и человек ощущает себя в нем сиротой, посторонним.
Так же остро человек осознает свою нужду в социальных границах. Конструируя своды правил и запретов
в области морали, права, любых повседневных социальных практик, человек вводит в берега свою собственную стихию. Ярким примером может служить мысль Платона, которую он приписывает, разумеется, Сократу, о том, что самое страшное, что может произойти с человеком – это если боги лишат его наказания. («...человек, несправедливый, преступный несчастлив при всех обстоятельствах, но он особенно несчастлив, если уходит от возмездия и остается безнаказанным» (Горгий, 472 е) [8, c.508]. Стремление опереться в запретах и предписаниях на мифологическое или религиозное объяснения, соотнесение с исторически сложившейся традицией, тем что принято (vox populi - vox Dei), говорит о поисках возможно более прочного и убедительного фундамента для них.
Границы встраивают индивида в пространство упорядоченного социального космоса как часть, и они же позволяют осознать его отличие от других частей, и тем самым – его роль в этом целом, необходимость именно его присутствия и участия, становясь условием установления самотождества. Одна из базовых онтологических потребностей субъекта – в осознании внутреннего единства, собранности в своем существе, целостности и отличении себя от всего иного. Гегель, характеризуя субъект как «единичность, абсолютную определенность, противопоставляющую себя иному и исключающую это иное», как «чистое, соотносящееся с собой единство» [5,c. 535], подчеркивает, что это внутреннее единство не обусловливается объективным содержанием субъекта, а осознается им в процессе субъективной саморефлексии.
Субъект сам устанавливает свои границы: и внешние, отделяющие его от иного, и внутренние, структурирующие имманентное. Его границы пролегают там, где он сам их пролагает, осознает как границы в попытке достичь предела.
Само стремление достичь во всем предела, существовать на пределе возможного – суть человеческого вообще. Причем пределы своего и пределы возможного совпадают. Стремление к пределу – это стремление к овладению всем. Пределы – это граница возможного всего. Он пытается дойти и заглянуть за предел возможного, за предел переносимого. Влечет кошмар, отвратительное, социально неприемлемое. Гетеросексуалов болезненно влечет тема гомосексуальности, христианских художников, авторов храмовых фресок и картин на евангельские темы – сцены изощренных физических истязаний, где под прикрытием духа смиренного мученичества во славу Божью – сладострастное садистское любопытство. Человек мечтает о бессмертии и сознательно играет со смертью; он боится и тянется к чужому, дальнему, иному. В процессе овладения безграничным всем он, собственно, и узнает о существовании границ и осознает желание их преодоления. Незнание географии Александром Великим, то есть «границ мира» не помешало его цели покорить мир. Позиция Александра- завоевателя сходна с позицией человека вообще, пытающегося установить свои собственные границы. Не узнать сначала, где границы и идти к ним, а напротив – идти, дойти и тем самым узнать, каковы они.
Граница привлекательна для него не возможностью запереться в безопасных стенах, а своим свойством бесконечно отодвигаемого горизонта. Стремясь обнаружить границы, он открывает безграничность; а мечтая о прорыве в бесконечное «все», в собственном опыте доходит до своего «нельзя» и «невозможно».
«Иди туда, куда не можешь, / Узри то, что не видишь, / Услышь то, что не издает шума», писал Ангелус Силезиус, немецкий поэт-мистик XVII века («Херувимский странник», I, 199). Для вещи выйти за свои границы означает перестать быть собой, а значит, перестать быть. Для человека это означает, во-первых продолжать быть; во-вторых, продолжать быть собой; в –третьих, может быть именно теперь-то и стать собой. Граница для него, бездомного и неприкаянного – и есть место его обитания.
Стань тем, кто ты есть, сказал греческий поэт Пиндар. Стань, а не будь.
Мысль о человеке как существе пограничном с конца XVIII в. стала неотъемлемой частью философско- антропологической проблематики и развивалась последовательно И. Кантом, Ф. Ницше, а в ХХ в. – представителями немецкой философской антропологии и экзистенциализма. Смысл этой пограничности не только в эксцентричности его положения по сравнению со всем остальным природным миром, а в том, что экзистенция есть прежде всего трансценденция. М.К. Мамардашвили видел в термине «экзистенция» соединение смыслов латинского ex-sisto (выступаю) и греческого ek-statis (выход из себя) [7, c. 247]. Однако трансценденция – это выход не куда угодно, а только туда, что как-то связано со мной, то, что я сам связываю с собой. Экзистенция трансцендирующего субъекта есть проявление в текучем и текущем существовании индивида его сущности.
Известная позиция Сартра о никогда не достигаемой сущности человека воспринимается часто как азбучная истина. При том, что человек, исходя из сущности собственного Я осознает действительность, конструирует мир со всеми его границами и смыслами, строит отношения с ним, это самое Я оказывается самой эфемерной вещью на свете. Но никакой другой опоры, кроме глубины собственного Я – этой «пустой химеры», «мертвой точки», «нежити», как выражается А.В. Ахутин [1], у человека нет.
Однако, Н. Гартман, например, решительно утверждает, что экзистирующее непременно содержит essentia [4, c. 186]. Несмотря на динамичность существования, трудноуловимая и летучая essentia все же есть, поскольку любое экзистирующее обладает определенностью и индивидуальностью, оно выделено из «всего», отлично от него, и, более того, осознает эту вычлененность и отличие. Как любое сущее, экзистирующее оформлено, - ведь чтобы быть, нужно быть чем-то, – а оформление, как замечает Н. Гартман, «дело не existentia, а essentia» [4, c. 189].
Но каким образом экзистирующий (а значит – бесконечно трансцендирующий) субъект может уже обладать сущностью?
Или – как можно прийти к своей сущности в процессе трансцендирования (вспомним снова Пиндара – «Стань тем, кто ты есть»)?
В процессе существования с субъектом могут происходить события случайные, причины которых не связаны с ним смыслами, внешние по отношению к его личности. Однако, во-первых, произойти может многое, но все же не любое, и то, что произойдет с одним, не может произойти с другим; а, во-вторых, случайные события, сталкиваясь с субъектом, получают смысл внутри его личности, встраиваются в его наличное бытие и перспективы. Событие становится судьбоносным не в силу какой-то внешней телеологии, а потому, что осмысливается с позиций определенного субъекта. Более того, неосуществленные возможности, которые не осуществились именно в жизни этого субъекта, имеют к нему отношение, и потому они, хоть и остались вне его существования, все же не ничто.
В.В. Бибихин приводит очень выразительный пример. В известном Шумеро-Аккадском эпосе о Гильгамеше о герое сказано: «В дальний путь ходил, но устал и вернулся». Какое отношение эта недостигнутая цель имеет к личности героя, выражает ли она его неполноту, ущербность? Нет, пишет Бибихин, в этой усталости нет никакого позора и слабости, – это тоже достижение: «Это не отчаяние, а особенная полнота, которая, однако, не может показать себя, потому что она не в завладении миром, а, наоборот, в трезвом отказе от завладения» [2, c.431].
Даже «прекрасное невозможное», то, что никогда не произойдет и не может произойти, связано с ядром личности: поскольку у каждого свое «прекрасное невозможное».
Ища себя, человек будто движется в двух направлениях – вовне, к своим пределам возможного, и вовнутрь, к своей сердцевине и средоточию, решая тем самым парадоксальную задачу: двигаясь к краю, и заглядывая за край, он держит в уме цель не уйти от себя подальше, а встретиться с собой, обрести себя. Выходя из себя, трансцендируя за границы привычного своего, он собирает себя. И здесь мы сталкиваемся еще с одним затруднением. Трансценденция есть выражение желания стать собой, и при этом бесконечное неостановимое движение от себя, во-первых, невозможно для конечного существа, а, во-вторых, в нем начинает действовать логика создания и существования империи: процесс завоевания все новых рубежей не позволяет освоить, структурировать, осмыслить уже завоеванное. Человек, желающий быть везде, остается подвешенным в своей пустоте. Х.-Л. Борхес приводит пример из китайского эпоса о том, как демон замечает раненному им чародею, который обернулся четырьмя тысячами чародеев: «Умножиться не диво, ты попробуй воссоединиться» [3, c. 686].
Человек и желает узнать, что он такое, и боится этого: «Мы б умерли, представ перед своею / Глубинной сутью, но Господь, жалея, / Забвение и смену дарит людям» [3, c. 624]. Но еще больше он боится узнать, что нет никакого средоточия, никакой заданной сущности и назначения, и все, что представляет его единственная жизнь – перекресток, случайную реализацию одной из возможностей. Отсюда, кстати, и иррациональное желание бессмертия, но не для того, чтобы длить бесконечно одну и ту же возможность, а чтобы дать время и место для реализации всего возможного. Я хочу испытать все не из детского жадного любопытства, а из страха прожить не свою жизнь.
Средоточие и горизонт человека парадоксальным образом совпадают Трансцендируя, человек находится не за пределами самого себя, это невозможно, но всегда – на границе, в самой сердцевине своего выхода за пределы. Вещь, любое сущее либо там, либо здесь, либо по одну, либо по другую сторону границы. Человек – пограничное и дрейфующее со своей границей существо, не просто неразрывно с ней связанное, а совпадающее с ней. Он лишь следует за перемещающейся границей, присваивая то, что до этого было чужим, расширяя свое имманентное за счет трансцендентного, а значит, никогда не переходит границу. Он сам – граница своего наличного и возможного, вечный переход от себя к себе (а не просто путь от ничто к себе). И начальная, и конечная точки этого пути теряются в неопределенности: человек никогда не начинает с начала и не приходит к концу. В отношении человека граница обнаруживает парадоксальное свойство: она маркирует сферу имманентного, но не замыкает в ней человека, а проходит через него. Все превосходящее границы, заключает их в себе, писал Г. Зиммель [6, c. 169].
Вот почему человек не просто вечный обитатель приграничной полосы, не просто тот, кто сам проводит границы: он – сама граница, не имеющая собственных качеств, не имеющая места, всегда с чем-то связанная, что-то связывающая, но сама не являющаяся окончательным «что». В силу того, что формы сущего, эволюционируя к сложному, выявляют наиболее глубинные и скрытые свойства бытия, универсальный для сущего феномен границы именно в отношении человеческого существования, демонстрирует свои онтологические свойства наиболее глубоко и многоаспектно.
Список литературы
1. Ахутин А.В. Записки из-под спуда // Архэ-1. [Электронный ресурс] — Режим доступа: URL:.http://bibler.ru/arche1.html#zapiski
2. Бибихин В.В. Мир. – СПб. Наука, 2007. – 431 с.
3. Борхес Х.-Л. Собрание сочинений. Т.2. Произв. 1942-1969. – СПб. Амфора, 2011. – 847с.
4. Гартман Н. К основоположению онтологии / Под ред. Д.В. Скляднева. – СПб. Наука, 2003. – 640 с.
5. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. – М.: Мысль, 1998. – 1072 с.
6. Зиммель Г. Избранное. Созерцание жизни. – СПб. Университетская книга, 2014. – 392 с.
7. Мамардашвили М.К. Очерк современной европейской философии. - СПб. Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. – 608 с.
8. Платон. Горгий // Платон. Собрание сочинений в 4 тт. Т.1. – М.: Мысль, 1994. – 654 с.
