05 сентября 2016г.
Обыкновенно, размышляя о системе повествователей в романе «Герой нашего времени», исследователи говорят о трех героях-нарраторах: Максиме Максимыче, странствующем офицере и Печорине. Однако, на наш взгляд, права Ж. Силади, когда пишет не о трех, но о «двух фиктивных рассказчиках» [2, с. 626] — странствующем офицере-путешественнике и Печорине. Рассказ Максима Максимыча (в определении Силади, «вторичного рассказчика») хотя и велик по объему, но записан странствующим попутчиком штабс-капитана и воспроизведен им по памяти. Максим Максимыч в качестве рассказчика прямо нигде в повести не выступает, он действительно «фиктивный» нарратор.
Но считать ли Максима Максимыча самостоятельным рассказчиком или нет, важным остается вопрос: в чем состоит художественная функция образа Максима Максимыча? зачем писателю понадобился простодушный герой-рассказчик? Ответ как будто бы прост: передать первые и самые предварительные впечатления от образа главного героя Печорина, который впоследствии будет уточнен восприятием других сознаний — светского путешественника и исповедью самого Печорина. Отчасти это справедливо, однако не исчерпывает художественной функции образа Максима Максимыча.
Старый служака, впервые знакомящий читателя с главным героем романа, создает не только, а точнее не столько образ самого Печорина (которого он мало понимает и потому воспринимает как «странного» [1, с. 753] человека), сколько позволяет писателю объективно и точно, посредством наблюдений бывалого кавказца, воссоздавать атмосферу малознакомого русскому читателю «дикого» Кавказа.
Первоначально складывается впечатление, что рассказ ведется в традиционном литературном романтизированном («марлинизированном» — А.С. Пушкин) ключе, когда в духе «кавказских повестей» А.А. Бестужева- Марлинского «старый кавказец» вырисовывает атмосферу «дикого народа», среди которого едва ли не каждый «бестия», «черт», «дьявол», «разбойник», «гяур», «отчаянная башка», где «каждый день опасность», где кровь в жилах героев «разбойничья», где даже лошадь — «разбойничья» [1, с. 755–764].
Значительная доля выразительных эмоциональных эпитетов явно почерпнута бывалым штабс-капитаном из литературных (романтических преимущественно) произведений. Но постепенно истории опытного и привычного наблюдателя Максима Максимыча обретают все более реалистичный характер. Герой описывает картины обыденной жизни горцев, со знанием деталей воссоздает их нравы и обычаи, пение и танцы, состязания и игры. Речь героя наполняется народными формулами и выражениями, изобилует местными «татарскими» (тюркскими) названиями, включает фольклорные обороты. Со всей убедительностью бывалого кавказца штабс- капитан не только точно воспроизводит традиции горских народов, но и позволяет художнику посредством сознания привычного человека стереть литературные штампы романтизированного изображения жизни кавказских племен. Неслучайно на фоне молодого, восторженного литератора- путешественника Максим Максимыч выглядит подчеркнуто немногословным и сдержанным. Восторг и восхищение странствующего путешественника гасятся знанием и опытом искушенного и практичного штабс-капитана.
В конце 1830-х гг. Лермонтов вслед за Пушкиным был устремлен к новой и современной — реалистической — манере письма. Однако задачей писателя не было познакомить читателя с этнографическими и национальными особенностями кавказцев-мусульман, пусть даже и в реалистически обытовленном ракурсе. Обращение к опыту обладателя «ясного здравого смысла» [1, с. 761] позволяло писателю преодолеть еще одну романтическую (почти утопическую) традицию, идеею «естественного человека» Ж.-Ж. Руссо. По мысли писателя-просветителя, моральное превосходство «природного» человека над человеком «цивилизационным» определяется тем, что первый руководствуется чувствами и сердцем, второй — рефлексирует и резонерствует. Последователи Руссо надеялись на преображение цивилизационного человека под воздействием природы и мира естественных чувств и страстей. И Лермонтов, кажется, направлял своего героя именно по этому пути. Однако рядом с молодым «наследником» Руссо у Лермонтова оказывается Максим Максимыч — своеобразный тип вольтеровского «простодушного», могущего быть неглупым и объективным жизненным наблюдателем, который почти безэмоционально способен донести до слушателя хронику воссоздаваемых событий. Совмещение приемов жанровых черт путевых записок восторженного романтика и бытовой повести, рассказанной бывалым служивым солдатом-кавказцем, формировало реалистическую объективность, обусловленную развенчанием привычных литературных парадигм и схем.
Кажется, что в «Бэле» повествование ведется не столько о судьбе русского офицера, попавшего в экзотически непривычную среду, сколько о судьбе самой молодой черкешенки, вырванной из родной стихии (название повести — «Бэла»). Однако любовь черкешенки — не цель, достичь которую вожделеет традиционный «культурный европеец», а только средство для «странного» человека Печорина в попытке обретения себя и смысла собственной жизни. Лермонтов словно удваивает антиномию: герой не только губит жизнь младой черкешенки, но и сам не находит средства избавления от скуки. Неслучайно Максим Максимыч наблюдательно восклицает: «Нет, она хорошо сделала, что умерла! Ну, чтό бы с ней сталось, если б Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось, рано или поздно…» [1, с. 768]. Для простодушного Максима Максимыча любовь юной девы была бы высшим счастьем и высшей наградой, смерть героини стала бы для него самой большой потерей. Однако чувство, которое пронизывает Печорина после смерти юной черкешенки, — не горечь потери, а усилившаяся скука. Печорин признается: «…если вы хотите, я ее еще люблю, <…> только мне с нею скучно…» [1, с. 765].
Итак, на первый взгляд (особенно при журнальной публикации повести) могло показаться, что Лермонтов в традиции «кавказских повестей» начала ХIХ в. погружает светского героя-европейца Печорина в экзотическую атмосферу Кавказа, переданную впечатлениями опытного служаки Максима Максимыча, чтобы то ли продолжить традиции, например, Бестужева-Марлинского, то ли разрушить их (о чем писал в первых откликах на повесть В.Г. Белинский). Но в нарушение всех привычных литературных канонов герой Лермонтова Печорин не только не растворяется в благодатной иносреде, не только не находит покой бушующему сердцу, но и разрушает сложившиеся устои и порядки семьи князя-горца, провоцируя собственной волей и необъяснимой прихотью череду смертей, которых можно было избежать. Однако в этом намерении — не стремление еще более опоэтизировать «дикий» край (полный собственных противоречий), не желание развенчать цивилизацию (как могло показаться), но попытка постичь суть и сущность характера «странного» героя Печорина, этиологизировать истоки его скуки.
В заключительной части «Бэлы» в качестве (почти) «задержанной экспозиции» предстает история души Печорина. По признанию героя: «В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим — но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто… Я стал читать, учиться — науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди — невежды, а слава — удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно… Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями — напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимания на комаров, — и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду» [1, с. 765].
«Автобиография» Печорина, в том виде как ее представляет Максим Максимыч и передает странствующий офицер, позволяет постичь истоки характера героя Лермонтова и обнаруживает, что персонаж удивительно похож на героев начала века, а не века нашего, который значится в названии романа. Свидетельство тому — классические тексты русской литературы.
«В первой моей молодости <…> я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги…» — и в сознании возникает образ героя «Войны и мира» Л.Н. Толстого, «декабриста» (по первоначальному названию романа) Пьера Безухова, с его кутежами и мальчишескими попойками в 1805 г. в Петербурге и Москве.
«Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело…» — со всей определенностью допустима апелляция к Евгению Онегину или скучающему в салоне А.П. Шерер Андрею Болконскому.
«…влюблялся в светских красавиц и был любим — но их любовь только раздражала мое воображение…» — снова Евгений Онегин, постигший «науку страсти нежной».
«Я стал читать, учиться…» — наряду с Онегиным могут быть названы Чацкий и внесценические персонажи «Горя от ума», отказавшиеся от карьеры и удалившиеся в деревню «с книгой» князь Федор и двоюродный брат Скалозуба.
«…я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди — невежды, а слава — удача…» — например, фамусовское общество, Алексей Молчалин и проч.
«Тогда мне стало скучно…» Можно представить, сколь велико многообразие тех литературных персонажей и их реальных прототипов, которые могли возникнуть и возникали в сознании современников Лермонтова при чтении «Бэлы». Герой начала века был узнаваем и отличим в каждой (полу)фразе Печорина.
«Перевод на Кавказ» был для героя-вольнодумца неизбежен и исторически обусловлен, а для создателя романа — принципиален.
По завершении рассказа о Печорине (и о его скуке) Максим Максимыч спрашивает странствующего литератора: «Скажите-ка, пожалуйста, <…> вы вот, кажется, бывали в столице <…>: неужто тамошняя молодежь вся такова?» [1, с. 766]. Понятно, что герой (и автор) апеллируют к поколению. И собеседник отвечает: «…много есть людей, говорящих то же самое, что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; <…> и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок…» [1, с. 766]. Пока же, в «Бэле», почти в духе героя Грибоедова, штабс-капитан задаст молодому офицеру из Петербурга еще один, почти утвердительный вопрос: «А всё, чай, французы ввели моду скучать?» [1, с. 766]. И получит ответ: «Нет, англичане», — в котором репрезентация поколения начала века очевидна: возникает имя Байрона и вслед за ним ассоциативно рождается образ Чайльд Гарольда, героя-бунтаря, воодушевившего идеями свободы многих русских романтиков, среди которых одними из первых были декабристы.
Таким образом, сделанные наблюдения позволяют высказать предположение, что на раннем этапе работы над «цепью повестей» Лермонтов размышлял и собирался воплотить в образе Печорина одного из героев начала века, а не нашего времени, героев-декабристов или героев, близких декабристским кругам. Тому важное доказательство — первоначальное название романа «Один из героев начала века». Жизненные обстоятельства — смерть А.С. Пушкина, стихотворение «Смерть поэта», перевод на Кавказ, к месту ссылки офицеров-декабристов — закономерно нацеливали Лермонтова на создание портрета именно этого типа героя, исторически и литературно локализованного замыслом не в нашем времени, а в начале века. Первоначально задуманный герой Лермонтова был представителем пушкинской поры — «странный» и «скучающий», мыслящий и разочарованный, лишенный идеала и отторгнутый обществом, т.е. «болеющий» (позже в Предисловии к роману — «болезнь указана»). Но замысел романа будет меняться. Неслучайно в «Княжне Мери», т.е. значительно позднее, когда появится упоминание П.П. Каверина, он будет назван «одним из самых ловких повес прошлого времени, воспетого некогда Пушкиным» [1, с. 802]. К тому моменту повествование уже подвергнется трансформации и будет вестись с иных художественных и идейных позиций, на первый план выйдет действительно герой нашего времени. Пока же, в «Бэле», рассказ Максима Максимыча репрезентирует героя начала века, героя «странного», повергнутого, ищущего избавления от скуки- разочарования (в т.ч. посредством любви дикарки), но надеющегося на исцеление безнадежно.
Список литературы
1. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени // Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: в 1 т. Калининград, 2000. 1064 с.
2. Силади Ж. Тайны Печорина (семантическая структура образа героя в романе М.Ю. Лермонтова) // М.Ю. Лермонтов: Pro et contra: антология. Т. 2. СПб.: РХГА, 2014. 998 с.
