Новости
09.05.2023
с Днём Победы!
07.03.2023
Поздравляем с Международным женским днем!
23.02.2023
Поздравляем с Днем защитника Отечества!
Оплата онлайн
При оплате онлайн будет
удержана комиссия 3,5-5,5%








Способ оплаты:

С банковской карты (3,5%)
Сбербанк онлайн (3,5%)
Со счета в Яндекс.Деньгах (5,5%)
Наличными через терминал (3,5%)

ЛЕКСИКАЛИЗАЦИЯ ОБРАЗА ТРАВЫ В ВОЕННЫХ ПЕСНЯХ КУБАНСКИХ КАЗАКОВ

Авторы:
Город:
Краснодар
ВУЗ:
Дата:
20 января 2018г.

Благословенная  кубанская  земля  славится  природным  разнообразием:  степные  равнины  и плодородные поля на севере, лесистые предгорья и снежные вершины Кавказских гор на юге пронизаны множеством рек, несущих свои воды к двум морям – Черному и Азовскому – или впадающих в величавую Кубань – главную водную артерию края. Кубанские казаки, обрабатывавшие и защищавшие родную землю, не могли остаться равнодушными к ее красотам, поэтому в исторических, военно-бытовых, походных песнях кубанских казаков присутствуют различные фитонимические образы. Было обследовано 530 текстов военных песен черноморских и линейных казаков, а также кубанских казачьих песен гражданской и Великой Отечественной войны. Наиболее часто встречаются в их текстах образы деревьев: дуба (индекс частотности – 14), берёзы (индекс частотности – 11) – и кустарника, в частности, калины (индекс частотности – 11). Но самым распространённым является образ травы. Возможно, это объясняется тем, что казачьи станицы большею частью раскинулись на хлебопашных степных просторах, где мало деревьев и много травы. Образ травы присутствует в 18 песнях и реализует различные военные мотивы. Необходимо отметить, что это главный фитонимический образ в песнях линейцев и в казачьих песнях 20 века, в исследованных же песнях черноморских казаков он отмечен лишь однажды.

Чаще всего образ травы имеет прямую экспликацию с помощью базовой лексемы «трава», представленной в толковом словаре единственным значением: «растение с однолетними зелеными не подвергающимися одеревенению мягкими побегами» [12, т. 4, с. 393]. Основными средствами выразительности при этом являются словообразовательные производные базовой лексемы с уменьшительно-ласкательными суффиксами (травушка, травка) и приложения, уточняющие родовое обозначение растения, например:

[Казак] ковыль-травушку рвал, На огонюшек клал.

Свои раны бойные

Перевязывать стал. («За Кубанью рекой при долинушке») [2, с. 107, № 55]

Кроме того, в кубанских военных песнях встречается лексема «трава», реализующая оттенок значения:

«зелёный покров земли из таких растений» [12, т. 4, с. 393]. Так, в песне «Мы стояли на горе…» казаки описывают свой походный лагерь, который расположился «на горе, на зелёной на траве» [2, с. 51, № 24].

К разряду устойчивых следует отнести и распространенный фольклорный эпитет-приложение

«мурава», использованный, например, в песне «Дымно, дымно, ничего не видно…»:

Схоронили донского казака

Да у траву-мураву [2, с. 126, № 69].

«Толковый словарь русского языка» под редакцией А.П. Евгеньевой даёт такое толкование лексемы «мурава»: «молодая, сочная зелёная трава» [12, т. 2, с. 311]. В своей статье «Язык русской устной поэзии» этот исследователь приводит употребление существительных трава и мурава как пример характерного для фольклора приёма синонимии [4, с. 193]. Сочетания, подобные сочетанию «трава-мурава», можно отнести, по мнению А.П. Евгеньевой, к парным сочетаниям синонимов, основанием для сближения которых «служит совпадение значения». Их стилистическая функция состоит «в усилении, уточнении значения» [4, с. 176]. Действительно, синоним «мурава» подчёркивает зелёный цвет травы. Некоторые учёные (А.А. Потебня, П.Д. Первов) отмечают, что значение прилагательного муравый, отсутствующего в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Евгеньевой, – зелёный [10, с. 31; 17, с.27]. Более того, Первов считает, что эпитет муравый самого древнего происхождения, а своё современное значение прилагательное, означавшее ранее блестящий чёрный цвет, получило в результате постоянного сочетания с лексемой трава [8, с.26-27]. Г.Л. Венедиктов также называет подобные сочетания синонимическим рядом, основанным на сопоставлении «ряда однородных представлений». Он считает, что такие синонимические ряды, «снимая все конкретные оттенки», типизируют ситуацию [3, с. 229]. Таким образом, синонимическая пара «трава- мурава»  является типичным фольклорным фитонимическим образом. Исходя из лексического значения существительного мурава, можно предположить, что парное сочетание синонимов трава-мурава синонимично сочетанию зелёная трава и поэтому имеет по сути атрибутивный характер и яркую стилистическую окраску как традиционно-поэтическое средство.

Образ травы в сочетании с прочими элементами изобразительной системы целого образует смысловую канву песенного текста и служит для выражения определенных направлений развития сюжета – мотивов произведения. При этом «в каждой эстетической системе наблюдаются устойчивые связи между изображенным (образы) и изображаемым (мотивы)» [7, с. 133]. Так, рассматриваемый образ в фольклорных песнях кубанских казаков эксплицирует мотивы казачьей службы, прощания казака с родными, ранения и смерти казака.

Главный мотив, который реализуется в образе травы, – это мотив ранения и смерти казака. В четырёх песнях описывается типичная ситуация, когда умирающий казак рвёт траву, пережигает её на огне и прикладывает к своим боевым ранам: «За Кубанью рекой, при долинушке…» [2, с. 107, № 55], «Как за речкою да за быстрою Лабой…» [2, с. 109, № 56], «Закубанский козак» [2, с. 120, № 65], «Как за реченькою за Кубанушкою…» [5, с. 55, № 27]. В названных текстах существительное трава, обозначающее родовое понятие, употребляется в сочетании с существительными-приложениями, обозначающими видовые понятия: ковыль-травушка, камыш-травушка, полынь-травушка:

[Казак] камыш-травушку рвал, На огонешек бросал,

Свои бойные раны

До огонешка пригревал. («Закубанский козак») [2, с. 120, № 65]

 Он шашечку вынимал, ковыль-травушку жал.

Ковыль-травушку жал, к своим ранам прикладал. («Как за речкою да за быстрою Лабой…») [2, с. 109, № 56].

 [Казак] полынь-травушку рвал, Во пучочки вязал,

Во пучочки вязал, На огонюшек клал.

На золицу пережигал,

Свои раны засыпал. («Как за реченькою за Кубанушкою…») [5, с. 55, №27]

Если абстрагироваться от известных в народной медицине лечебных свойств названных трав, безусловно, знакомых «служивым людям», то чем можно объяснить взаимозаменяемость фитонимических образов в типичной для народных песен ситуации ранения и смерти казака? Существительные, обозначающие видовые наименования в сочетаниях ковыль-травушка, камыш-травушка, полынь- травушка, несут в них основную семантическую нагрузку и означают конкретные растения, которые прикладывает казак к своим ранам. Однако помимо этой собственно номинативной функции данные эпитеты-приложения  выполняют  также  заметную  эмоционально-оценочную  роль.   Как   отмечали А.А. Потебня и Н.И. Костомаров, полынь в фольклоре символизирует печаль, горечь [10, с. 16; 13, с. 185]. Полынь «вырастает из посеянного горя» [10, с. 16]. Такой символизм полыни объясняется горьким вкусом этой травы. Ковыль и камыш – это сухие травы, а сухая трава в славянской мифологии тоже имеет символику печали. В сочетаниях наименований видового (ковыль, камыш, полынь) понятия и родового (травушка) ассоциативную сему печали, горя приобретает и родовое существительное. Таким образом, три сочетания: ковыль-травушка, камыш-травушка, полынь-травушка – обозначают «тематически связанные понятия»  [13, с. 122]  и образуют парадигму взаимозаменяемых образов. А.Т. Хроленко утверждал, что «легкость замены любого компонента парадигмы» основана на том, что «обобщенное значение всех компонентов парадигмы явственно присутствует в семантической структуре каждого отдельного компонента» [13, с. 125]. По нашему мнению, эмоционально-оценочный и стилистический компоненты семантики единиц в таких случаях явно преобладают над денотативными.

Контекстуальные парадигматические отношения между фитонимами исследовала И.С. Климас. Она отмечала, что они возможны благодаря диффузности символического значения существительных- фитонимов [6, с. 137]. «Когда в определённой ситуации, встречающейся в вариантах фольклорного произведения или в разных произведениях одного жанра, названия растений могут замещать друг друга в тождественной позиции» [там же], возникает ситуативная парадигматика. В данном случае в четырёх песнях существительные-фитонимы, обозначающие названия разных трав, которые прикладывает к своим ранам умирающий казак, сближаются на основе общего символического значения печали и заменяют друг друга.

Если в семантико-стилистистической характеристике сочетаний этого типа мнения исследователей во многом сходятся, то относительно их лексико-грамматического статуса отмечены разногласия. Сочетания ковыль-травушка, камыш-травушка, полынь-травушка, образующие парадигму фитонимических образов, А.П. Евгеньева относит к атрибутивным [4, с. 153]. А.А. Потебня же считает, что когда родовое понятие (травушка) находится позади видового (ковыль, камыш, полынь), то из атрибутивного сочетания образуется одно сложное слово, первая часть которого уже не склоняется [9, с. 128]. С другой стороны, существительное травушка благодаря суффиксу -ушк- приобретает уменьшительно-ласкательное значение, а, «пока чувствуется уменьшительное значение слова, это слово требует каждый раз нового усилия мысли, что противодействует его слиянию с другими в одно целое» [9, с. 130], поэтому полного, абсолютного слияния двух лексем в одну здесь не происходит.

Представляется, что уменьшительно-ласкательный суффикс -ушк- имеет здесь и другую функцию – оценочную. В.Я. Пропп считал, что «обилие ласкательных и уменьшительных – одно из проявлений народного гуманизма, способности к мягким и добрым чувствам по отношению к тем, кто эти чувства заслуживает» [11, с. 529]. С ним согласен и лингвофолклорист Е.Б. Артёменко: «…для выражения положительного отношения к персонажу эти суффиксы включаются не только в его имя, но и в названия принадлежащих ему предметов» [1, с. 90]. Ковыль-травушку (камыш-травушку, полынь-травушку) прикладывает к ранам, полученным на поле боя, умирающий казак. В народном сознании он защитник Родины, герой, поэтому большинство лексем, называющих различные предметы, которые окружают героя, имеют уменьшительно-ласкательные суффиксы: казак рвёт полынь-травушку, вяжет из неё пучочки, кладёт их на огонюшек и пережигает их на золицу («Как за реченькою за Кубанушкою…») [5, с. 55, №27]. Эмоционально-оценочная функция сближает уменьшительно-ласкательные суффиксы с эпитетами [1, с. 90], поэтому можно сказать, что уменьшительно-ласкательный суффикс -ушк-, как и постоянные эпитеты, указывает на нормативность фитонимического образа травы в фольклорной картине смерти казака.

Итак, образ травы в военных песнях кубанских казаков является составной частью канвы песенного текста и служит в основном для выражения мотива ранения и смерти казака. Образ травы имеет прямую экспликацию с помощью базовой лексемы трава, её словообразовательных производных травушка, травка, эпитета-приложения мурава, а также приложений ковыль, полынь, камыш, уточняющих родовое понятие и образующих парадигму взаимозаменяемых образов.

 

Список литературы

 

1.   Артёменко Е.Б. К вопросу о специфике и типологии экспрессивно-языковых средств русского фольклора // Фольклор и литература: проблемы изучения. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 2001. С. 87 – 98.

2. Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. Том II. Краснодар: Советская Кубань, 1995. 512 с.

3.   Венедиктов Г.Л. Внелогическое начало в фольклорной поэтике // Проблемы художественной формы. Русский фольклор. Том XIV. Л.: Наука, 1974. С. 219 – 237.

4. Евгеньева А.П. Язык русской устной поэзии // Труды отдела древнерусской литературы. Том VII. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 168 – 211.

5.   Захарченко В.Г. Народные песни Кубани. Вып. 1. Краснодар: Краснодарское книжное изд-во,1987. 320 с.

6.   Климас И.С. Специфика названий растений в фольклорной лексике // Проблемы текстологии фольклора. Русский фольклор. Том XXVI. Л.: Наука, 1991. С. 134 – 142.

7.     Кондрашова О.В. Семантика поэтического слова: функционально-типологический аспект. – Краснодар, 1998. 270 с.

8. Первов П.Д. Эпитеты в русских былинах // Филологические записки. 1901. Вып. IV – V. С. 9 – 28.

9. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Том III. М.: Просвещение, 1968. 551 с.

10. Потебня А.А. Символ и миф в народной культуре. М., 2000. 480 с.

11. Пропп В.Я. Русский героический эпос. М.: Лабиринт, 1999. 640 с.

12.   Словарь русского языка: Т. 1-4 / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред.  А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1985-1988.

13.   Хроленко А.Т. Своеобразие фольклорного слова // Проблемы текстологии фольклора. Русский фольклор. Том XXVI. Л.: Наука, 1991. С. 122 – 133.