28 января 2017г.
Мотив является сложной для определения филологической категорией, интерес к которой в современной науке только возрастает. Серьёзное изучение этого феномена началось в рамках фольклористики и впоследствии стало успешно применяться при рассмотрении книжной словесности.
«Мотив трудноуловим и трудноопределим, неясно соотношение его синтагматических и парадигматических ракурсов, морфологической схемы текстовой реализации, универсальных структур и национально специфических редакций, его корреляцией с компонентами модели / картины мира, с одной стороны, и с общими местами текста locicommunes, с другой», − замечает С. Ю Неклюдов [2; с. 1]. При этом понятие «мотив» остаётся совершенно необходимым для исследователей словесности. Без этого понятия невозможно обойтись при семантическом и сюжетно-композиционном анализе текста.
Одним из первых пытался определить специфику мотива Александр Николаевич Веселовский, широкая эрудиция, блестящая образованность и интеллектуальный динамизм которого воплотились в работе «Историческая поэтика». Учёный скрупулёзно изучал по историческим памятникам доисторический быт древних племён, интересуясь теорией заимствования сюжетов и мотивов разными народами. Мотивы по Веселовскому – это простейшие формулы. Он считал, что такие формулы могли зарождаться в сознании разных племён самостоятельно, и утверждал, что «на почве мотивов теории заимствования нельзя строить» [1; с. 505], то есть мотивы нельзя заимствовать, они не являются актом творчества, так как это простые устойчивые образования. «Под мотивом, − писал он, − я разумею простейшую повествовательную единицу, образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдения» [1; с. 305]. Образность мотива для Веселовского обязательна. Так затмение изображается как похищение кем-то солнца, а молния в виде птицы, сносящей с неба огонь. «Важно подчеркнуть, что с точки зрения исторической эстетики первичным субъектом эстетического акта на первых порах общественности» выступал не столько индивид (которому как личности ещё предстояло оформиться), сколько группа, некая общность, участвующих в ритуале, обряде. При этом действенная «эстетика переживания» первобытного человека заключалась даже не в сопряжении, а в ценностно-смысловом отождествлении себя и объекта – и таким объектом выступал весь окружающий мир, интерпретированный как целостный образ» [5; с. 24].
Основным же свойством мотива Веселовский считал семантическую целостность, неразложимость.
«Мотив» − это «одночленная схема» и разложить её без разрушения целостности нельзя. Силантьев замечает по этому поводу, что «целостность мотива не морфологического, а семантического порядка, она подобна целостности слова, спонтанному распаду которого на морфемы также препятствует единство его значения» [5; с. 17]. Этот же исследователь утверждает, что морфологическая сложность и морфологическая разложимость мотива для Веселовского вполне очевидна. В приводимых учёным примерах («солнце кто-то похищает», «злая старуха изводит красавицу, либо её кто-то похищает») «все эти кто-то, либо уже предполагают морфологическую разложимость мотива на компоненты и вариативность этих компонентов в составе мотива» [5; с. 18].
Из комбинации складываются сюжеты. Веселовский разводит мотив и сюжет, как сферу «самозарождения» и сферу «заимствования». В отличие от мотива сюжет мог заимствоваться: «Чем сложнее комбинации мотивов (как песня – комбинации стилистических мотивов), чем они нелогичнее и чем составных мотивов больше, тем труднее предположить, при сходстве, например, двух подобных, разноплемённых сказок, что они возникли путём психологического самозарождения на почве одинаковых представлений и бытовых основ. В таких случаях может подняться вопрос о заимствовании в историческую пору сюжета, сложившегося у одной народности другою» [1; с. 542].
Мотивы повторяемы, тогда как сюжеты случайно повторяться не могут. «В понимании Веселовского творческая деятельность фантазии писателя – это непроизвольная игра «живыми картинами» действительной или вымышленной жизни. Писатель мыслит мотивами, а каждый мотив обладает устойчивым набором значений, отчасти заложенных в нём генетически, отчасти явившихся в процессе долгой исторической жизни» [6; с. 204].
Владимир Яковлевич Пропп в своём фундаментальном труде «Морфология сказки» пытается посмотреть на трактовку мотива Веселовским с позиции структурализма. В результате он отказывает мотиву в существовании в том виде, в каком его представляет Веселовский. Мотив, по мнению учёного, не является целостным образованием. «По Веселовскому, мотив есть неразлагаемая единица повествования. Таким образом, вопреки Веселовскому мы должны утверждать, что мотив не одночленен, не неразложим. Последняя разложимая единица как таковая не представляет собой логического или художественного целого (а по Веселовскому мотив и по происхождению первичнее сюжета), мы впоследствии должны будем решить задачу выделения каких-то первичных элементов иначе, чем это делает Веселовский» [3; с. 18]. Так, мотив «змей похищает дочь царя» Пропп разлагает на 4 элемента, при этом возможны варьирования каждого элемента в отдельности: Змей может быть заменён Кащеем, вихрем, чёртом; похищение заменено вампиризмом; дочь – сестрой, женой; царь – царским сыном, крестьянином. Исследователь проанализировал 100 волшебных сказок из сборника Афанасьева «Русские народные сказки» и выделил свои «первичные элементы», функции действующих лиц. «Функция – это поступок действующего лица, определённый с точки зрения значимости для хода действия» [3; с. 30-31]. Пропп указывает на то, что Морозко действует не так, как Баба Яга. Но функция остаётся величиной постоянной. Для изучения сказки важно, что делает персонаж, а кто это делает и как делает – это вопросы привходящего изучения. «Функции действующих лиц представляют собой те основные части, которыми могут быть заменены мотивы Веселовского», − констатирует исследователь [3; с. 29]. Пропп выделил 31 функцию, так как они повторяются и их можно сосчитать. Все функции распределяются по действующим лица, и можно выделить семь типов персонажей: вредитель, даритель, помощник, искомый, отправитель, герой, ложный герой. Описывая сказки по функциям, Пропп позволил выявить и увидеть запись структуры волшебной сказки, её композиционную и смысловую прозрачность. Парадоксально, что современными исследователями мотива идеи Проппа воспринимаются как продолжение и углубление идей Веселовского. «Введённое учёным понятие функции действующего лица не только не заменило, но существенно углубило именно понятие мотива, и именно в семантической трактовке последнего. …Функция является не более чем одним из семантических компонентов мотива», − замечает Силантьев и резюмирует, − «функция – это генеральная сема или совокупность генеральных сем, занимающих центральное и инвариантное положение в структуре вариативного значения мотива. Поэтому функция как ключевой компонент мотива, как его семантический инвариант, не может заменить мотив, как часть не может заменить целое…»[5; с. 24]. Степанов тоже отмечает, что Пропп, «стремясь к конкретности в синтаксическом смысле, удаляется в крайнюю абстракцию в семантическом смысле…» и далее: «Проппа заботило то, чтобы представить функции так, как «понимает их народ», но его мало заботили персонажи, хотя и они отражение чего-то в том же народном мире» [4; с. 16].
Идеи А. Н Веселовского и В Я Проппа до сих пор не потеряли своей актуальности. Именно в этом пространстве сходятся пути исследователей XX, XXIвеков. С ними можно спорить, в чём-то не соглашаться, но построить исследование вне этого контекста невозможно.
Список литературы
1. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. – М., 1989.
2. Неклюдов С.Ю. Мотив и текст // Язык культуры: семантика и грамматика. М., 2004. – С. 236-247.
3. Пропп В. Я. Морфология сказки. – М., 1969.
4. Степанов Ю. С. В мире семиотики // Семиотика: Антология. –М., 2001. – С. 202-209.
5. Силантьев И.В. Поэтика мотива. – М., 2004.
6. Целкова Л.Н. Мотив // Введение в литературоведение. – М., 2000. – С. 202-209.
