Новости
09.05.2023
с Днём Победы!
07.03.2023
Поздравляем с Международным женским днем!
23.02.2023
Поздравляем с Днем защитника Отечества!
Оплата онлайн
При оплате онлайн будет
удержана комиссия 3,5-5,5%








Способ оплаты:

С банковской карты (3,5%)
Сбербанк онлайн (3,5%)
Со счета в Яндекс.Деньгах (5,5%)
Наличными через терминал (3,5%)

ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ ОБРАЗА ТРАВЫ ПРИ ЭКСПЛИКАЦИИ МОТИВА СМЕРТИ В ВОЕННЫХ ПЕСНЯХ КУБАНСКИХ КАЗАКОВ

Авторы:
Город:
Краснодар
ВУЗ:
Дата:
19 апреля 2018г.

В исторических, военно-бытовых, походных песнях кубанских казаков присутствуют фитонимические образы различных деревьев и кустарников, но самым распространённым является образ травы. Возможно, это объясняется тем, что казаки живут в покрытой травой степи, где мало деревьев. Образ травы присутствует в 18 из 530 исследованных текстов военных песен черноморских и линейных казаков, а также кубанских казачьих песен периода гражданской и Великой Отечественной войн. Необходимо отметить, что этот фитонимический образ часто встречается в песнях линейцев и в казачьих песнях 20 века, в исследованных песнях черноморских казаков он отмечен лишь однажды.

Образ травы реализует различные военные мотивы: мотив казачьей службы, мотив прощания казака с родными и мотивы ранения и смерти казака. Целью данной статьи является наблюдение за экспликацией мотива смерти с помощью образа травы. При выражении мотива смерти в народных песнях слово-образ трава часто используется для описания казачьей могилы. В песнях типична ситуация, когда могила казака зарастает или уже покрыта травой:

Лежит под курганом убитый Казак молодой на войне.

Степными ветрами колышутся травы. («Вдали от родных и от дома…») [10, с. 112, № 241]

Глагол колыхаться, характеризующий слово-образ трава, толкуется в Словаре через синонимы колебаться, покачиваться [18, т. 2, с. 79]. А.А. Потебня утверждал, что «в песнях дерево или былина, склоняемая ветром, – любимый образ печали» [15, с. 336]. Он объяснял, что клонится, качается то, что слабо и болезненно, а следовательно, печально [15, с. 336]:

А трава клонилась вниз

От тоски матросов. («На окраине села…») [6, с. 192, № 111]

Склоняющаяся трава как символ печали присутствует еще в «Слове о полку Игореве»:

[Русичи] полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости… [19, с. 61]

В песне «Ой, у поли могыла…» могила просит ветер повеять на нее, чтобы на ней «трава росла, та ще й зеленила» [8, с. 101, № 20]. Наряду с глаголом расти в отношениях «действие – субъект (трава)» при описании могилы казака может использоваться глагол зарастать, который имеет значение «покрыться какой-то растительностью» [18, т. 1, с. 565]. Костомаров отмечал, что зарастающая травой тропинка означает разлуку с милым [9, с. 194]. Можно продолжить эту параллель: зарастающая травой могила означает вечную разлуку с любимым мужем, сыном, братом, погибшим на войне.

Символический компонент семантической структуры фитонима трава не приобретается в тексте песни, а заложен в семантике фольклорного слова изначально. Не контекст обогащает семантику слова, придавая ему символическое значение, а слово вносит новый смысл в контекст, так как в фольклоре «использование любого явления из мира природы изначально носит двойственный характер. Человеческий аспект любой растительной или животной реалии появляется не в данном тексте, а задан, потенциально включён в фольклорное слово в качестве тенденции с условием обязательной реализации» [21, с. 151]. Символизируя в сочетании с глагольной лексикой (колыхаться, клониться, расти, зарастать) печаль вечной разлуки, слово-образ трава обогащает смысл народной песни, повествующей о гибели казака.

При экспликации мотива смерти казака слово-образ трава характеризуется также глаголом

зеленеть. Вот как народная песня описывает могилу в степи:

И витер не вие, И сонце не грие,

Тилькы в степу пры дорози

Трава зеление. («Ой, у поли могыла…») [8, с. 101, № 20]

В песне «Я сегодня на фронт уезжаю…» тоже описывается могила казака, вокруг которой растёт «зэлэна трава» [10, с. 18, № 27]. Песня «Дымно, дымно, ничего не видно…» повествует о том, что казака хоронят в траву-мураву [2, с. 126, № 69]. Глагол зеленеть и существительное мурава оба имеют в своем значении сему 'быть зелёного цвета', поэтому сочетания трава зеленеет, трава-мурава и зэлэна трава отчасти синонимичны. На первый взгляд, не совсем логично, с точки зрения мифологической символики, что могила–   место горя и печали – покрыто не сухой, поникшей, а зелёной травой, ведь зелёный цвет в славянской мифологии – это цвет радости, света, веселья и красоты [15, с. 29; 17, с.15]. По мнению П.Д. Первова, первоначально зелёный означало «светлый», а потом уже «окраску растений» [13, с. 15]. Эпитет зелёная (трава) относится к «древнейшему слою» постоянных эпитетов, известных уже в «Слове о полку Игореве» [4, с. 165]. Сочетание слова-образа трава с постоянным эпитетом зэлэна считается устнопоэтической формулой, если под формулами понимают «устойчивые языковые и речевые образования, имеющие форму словосочетаний (сочетаний слов или предикативных конструкций)» [1, с. 95]. В формулах, по мнению исследователей, снимается индивидуальность явлений и выявляется «общезначимая внутренняя сущность» [11, с. 25], поэтому семантика постоянного эпитета в формуле зэлэна трава от внешнего, цветового значения движется к внутреннему, «ценностно-этическому» [11, с. 25] и имеет два уровня: уровень непосредственного лексического значения и «уровень нормативной оценки» [12, с. 139]. Это объясняется тем, что «в устной народной поэзии гораздо важнее конкретного денотативного значения слова его коннотативный ореол, знаковость, способность служить показателем оценки» [7, с. 132].

На расширение семантики русского фольклорного слова вообще и цветового эпитета в частности указывал А.Т. Хроленко: «Русская ментальность не разграничивала и не противопоставляла этическое и эстетическое, а потому у цвета в русской культуре присутствует второе значение – морально-душевное» [22, с. 288]. На уровне непосредственной семантики постоянный эпитет зэлэна (трава) определяет цвет, качество травы, создавая четкий зрительный образ. На уровне нормативной оценки этот эпитет указывает на идеальный признак травы, создавая нормативный фольклорный фитонимический образ. Поскольку «норма в языке связана с оценкой “хорошо”» [12, c. 139], образ зелёной травы распространяет значение нормативности и положительной оценки на всю ситуацию смерти казака, погибшего, защищая Родину.

В народной картине мира смерть на поле боя – это «правильная» смерть. Казак с детства воспитывался как воин, обязанный, если нужно, отдать жизнь за своё Отечество, поэтому смерть за Родину, при всей её трагичности, всегда была окружена почётом и уважением. У казаков существует даже особый

«День поминовения всех казаков, жизнь свою на алтарь Отечества положивших» (отмечается в день Архистратига Михаила) [17, с. 62, 170].

При экспликации мотива смерти слово-образ трава характеризует ещё один эпитет – густая: Ой, зарастут могилы травкой,

Ой, зарастут травой густой. («Идут вагоны нагружёны…») [10, с. 78, № 163]

В данном контексте эпитет густая (трава) приобретает потенциальную сему 'зелёного цвета': густая трава – это хорошо растущая трава, а значит, скорее всего, зелёная. В сочетании с существительным трава эпитеты зэлэна и густая в рамках нескольких текстов народных песен можно считать контекстными синонимами, возникающими «как проявление свойственного народной духовной культуре принципа эквивалентности», объясняющего «тотальный синонимизм, который присущ народному тексту» [20, с. 125]. Так же, как и эпитет зэлэна (трава), эпитет густая (трава), обозначает качество определяемого предмета и выполняет функции постоянного эпитета, но его «постоянство ограничивается темой» [5, с. 168]:

На траву, да на траву густую

Он упал, простреленный в бою. («В чистом поле под ракитой…») [10, с. 78, № 162]

В двух последних примерах значение слова-образа трава усиливает характерный фольклорный приём повтора. В песне «Идут вагоны нагружёны…» частично повторяется целое предложение, в песне «В чистом поле под ракитой…» – слово трава. По мнению А.А. Потебни, повтор слова придаёт ему усилительное значение: «продолжительности действия, интенсивности качества, множества вещей» [14, с. 441]. В.Я. Пропп тоже считал, что повтор – это «один из способов подчеркнуть значение слова» [16, с. 531]. Г.Л. Венедиктов, кроме того, утверждал, что для исполнителя повтор конструкции или части ее – это средство «задержать» образ, создать «эмоциональный всплеск» [3, с. 222]. Здесь повтор целой строки и отдельного слова-образа трава, охарактеризованного к тому же стоящим в постпозиции эпитетом густая, обогащающим его семантику, подчёркивает значение образа, обращает на него внимание слушателей, создавая «эмоциональный всплеск» горя, печали от смерти казака.

Итак, образ травы в военных песнях кубанских казаков, эксплицируя мотив смерти, не только рисует место действия, создавая нормативный фитонимический образ в фольклорной картине мира, но и обогащает лексико-семантический контекст казачьих песен заложенным в нём символическим значением печали. Кроме того, он привносит оттенок положительной оценки, одобрения подвига казака, сложившего голову при защите Родины.

 

Список литературы

 

1.    Артёменко Е.Б. К вопросу о специфике и типологии экспрессивно-языковых средств русского фольклора // Фольклор и литература: проблемы изучения. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 2001. С. 87 – 98.

2. Бигдай А.Д. Песни кубанских казаков. Том II. Краснодар: Советская Кубань, 1995. 512 с.

3.    Венедиктов Г.Л. Внелогическое начало в фольклорной поэтике // Проблемы художественной формы. Русский фольклор. Том XIV. Л.: Наука, 1974. С. 219 – 237.

4.   Евгеньева А.П. О некоторых поэтических особенностях русского устного эпоса XVII – XIX в. в. // Труды отдела древнерусской литературы. Том VI. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1948. С. 154 – 189.

5.   Евгеньева А.П. Язык русской устной поэзии // Труды отдела древнерусской литературы. Том VII. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 168 – 211.

6.    Захарченко В.Г. Народные песни Кубани. Вып. 1. Краснодар: Краснодарское книжное изд-во, 1987. 320 с.

7.     Климас И.С. Проблема идентификации фольклорного слова в филологических словарях // Фольклор и литература: проблемы изучения. Сб. статей. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 2001. С. 125 – 133.

8. Концевич Г.М. Народные песни казаков. Краснодар: Эдви, 2001. 448 с.

9. Костомаров Н.И. Славянская мифология. М.: Чарли, 1994. 688 с.

10.    Мартыненко Л.Б., Уварова И.В. Песни и частушки периода Великой Отечественной войны. Краснодар: Изд-во Кубанского ун-та, 2005. 210 с.

11.     Мальцев Г.И. Традиционные формулы русской необрядовой лирики // Поэтика русского фольклора. Русский фольклор. Том XXI. Л.: Наука, 1981. С. 13 – 37.

12.   Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. М.: Наука, 1993. 190 с.

13.   Первов П.Д. Эпитеты в русских былинах // Филологические записки. 1901. Вып. IV – V. С. 9 –28.

14.   Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Том III. М.: Просвещение, 1968. 551 с.

15.   Потебня А.А. Символ и миф в народной культуре. М., 2000. 480 с.

16.   Пропп В.Я. Русский героический эпос. М.: Лабиринт, 1999. 640 с.

17.   Рябова Е.Л., Щупленков О.В. Основы казачьей культуры. М.: Этносоциум, 2015. 192 с.

18.    Словарь русского языка: Т. 1-4 / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред.               А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 1985-1988.

19.   Слово о полку Игореве. Отражения в искусстве. СПб.:НП-Принт, 2016. 96 с.

20.    Хроленко А.Т. Своеобразие фольклорного слова // Проблемы текстологии фольклора. Русский фольклор. Том XXVI. Л.: Наука, 1991. С. 122 – 133.

21.    Хроленко А.Т. Семантическая структура фольклорного слова // Вопросы теории фольклора. Русский фольклор. Том XIX. Л.: Наука, 1979. С. 147 – 156.

22.   Хроленко А.Т. Словарь языка фольклора как база этнолингвистических исследований // Слово и культура. Том II. М.: Индрик, 1998. С. 284 – 291.