13 марта 2016г.
Герой "незамеченного поколения" (младшей генерации писателей русского зарубежья: Агеев, Поплавский, Газданов, Набоков, Кнут и др.) - фигура новая и уникальная, но у нее есть сходства с литературным предшественником, центральным образом русской классической литературы. Какие черты герой отечественной классики передает своему последователю? Это, в первую очередь, разлад с обществом, одиночество, критицизм (от Чацкого), социальная апатия и пессимизм, склонность к самоанализу (от Онегина), крайний индивидуализм, разочарованность и рефлексия (от Печорина), уход от действительности (от Обломова).
В творчестве «незамеченного поколения», как и в текстах В.Набокова, повествование строится вокруг проблемы несуществования: Цинциннат лишен свободы и возможности быть собой, у Адама Круга отняли самое ценное – ребенка, умерла его жена, у героев нет собеседников, их никто не понимает и не поддерживает, - абсолютное одиночество отделяет их от мира. В этих образах реализованы все маркеры, отличающие «внутреннего эмигранта» (автор термина В. Варшавский), героя «незамеченного поколения»: изолированность, слабость, неприятие внешнего мира и сфокусированность на внутреннем.
Герой того времени значительно отличается от персонажа классической словесности, который имел цельную картину мира и гармоничную связь с ним. Русская литература происходит от религиозных произведений, она имеет глубокие и крепкие связи с православием. Поэтому герой классицизма видит и чувствует в жизни слаженность, благозвучие, соответствие божьим законам, поэтому он готов довериться ему. И, напротив, в литературе русской эмиграции младшего поколения мы видим другого героя, он сильно изменился, он разуверился в высшем значении происходящего, он потерян. Набоковский Цинциннат так говорит о бессмысленности окружающего его мира: «Я тридцать лет прожил среди плотных на ощупь привидений, скрывая, что жив и действителен, - но теперь, когда я попался, мне с вами стесняться нечего. По крайней мере, проверю на опыте всю несостоятельность данного мира (курсив мой – М.К.)» [4, 211] и далее: «наша хваленая явь, которая, в свой черед, есть полусон, дурная дремота, куда извне проникают, странно, дико изменяясь, звуки и образы действительного мира, текущего за периферией сознания» [4, 227]. Набоков всем своим творчеством доказывал, что именно в индивидуальном сознании личности заключается уникальная ценность и «высшее таинство» жизни. В новой литературе русской эмиграции уже не появятся такие образы, как Платон Каратаев (Л. Толстой), Алеша Карамазов, старец Зосима (Ф. Достоевский). Сознание эмигрантского героя раздроблено, хаотично, растеряно. Но все же с героем русской классической литературы его сближает поиск не денег, не славы, не признания, а духовный поиск. В этом образе традиционные для русской литературы вопросы совести, сострадания, раскаяния, преступления и наказания, переплетаются с экзистенциальными вопросами отношений человека с миром, с Богом, с собой. Постепенно изменяется не только сознание литературного героя, изменяется сознание автора и читателя. «Изгнанничество обострило поиски самопознания и самоопределения» [2, 184].
Концепция личности героя в русской классической литературе складывалась постепенно. На этот образ сильно повлияла дидактическая роль древнерусской литературы, герой, даже будучи грешником, всегда ищет путь к Истине, к себе, к Богу. Персонажи В.В. Набокова так же, как и образы древнерусской литературы духовно устремлены вверх, к истине, они жаждут просветления. Смысл многих произведений Набокова сводится к поиску себя, каждый герой обращен к внутренней истине, он ищет свой смысл, своего Бога.
Между Цинциннатом, Адамом Кругом и героем русской классики есть ключевое сходство: П. Бицилли назвал набоковского героя онтологическим характером, - его волнуют коренные смыслы мироздания и собственного существования (как и героя отечественной классической литературы) такой характер исследователь наименовал «evryman»: по мнению критика, у Набокова нет характеров, каждый его персонаж – Evryman – любой человек, по-своему им увиденный [1, 442]. Интересно в этом замечании то, что герои писателя – личности, обладающие острым ощущением своей неповторимой индивидуальности, в силу чего они несколько отдалены от объективной реальности, но при этом герои Набокова: Цинциннат («Приглашение на казнь»), Василий Иванович («Озеро, Облако, Башня»), Круг («Под знаком незаконнорожденных») – несут в себе много онтологических черт, ключевая из которых, существование и сущность – главный вопрос романов «Приглашение на казнь» и «BendSinister», с ним связаны и другие онтологические темы большой прозы писателя - основание, содержание и форма, часть и целое, однородность. Чем глубже личность героя Набокова, чем больше он ищет ответов на экзистенциальные вопросы, чем глубже его ощущение мира, тем больше такой образ приближается к понятию Бицилли «человека вообще». В романе «Приглашение на казнь» главный герой мысленно проходит через границы, отделяющие человека от сути, смысла мироздания: «часть моих мыслей теснится около невидимой пуповины, соединяющей мир с чем-то, - с чем, я еще не скажу <…> И напрасно я повторяю, что в мире нет мне приюта… Есть! Найду я!» [4, 200].
Классические мотивы в творчестве писателя переработаны и иначе функционируют: мотив двойничества и мотив памяти, как, впрочем, и многие другие, главной целью имеют раскрытие многогранной и глубокой сути героя-художника, а также они являются своего рода маркерами, отличающими категорию «пошляков» от категории «творцов».
У Набокова только герой-творец имеет двойника, ему же противостоят персонажи плоские и однозначные, которые относятся к антагонистической составляющей художественного мира писателя. Двойники Набокова воплощают идею об ином возможном способе реализации, они имеют еще один шанс на воплощение себя. Такой подход к двойничеству лежит в основе набоковской концепции личности, она воплощена одновременно в авторской позиции и в образе главного героя романа. Почти все набоковские герои имеют своих двойников: у Лужина – Туррати, у Гумберта – Куильти, у Ганина – это «двойник Ганина»», «его тень», у Смурова – «соглядатай», у Германа – Феликс, у Цинцинната – «другой, добавочный Цинциннат», у Федора Годунова– Чердынцева – Кончеев. Но каковы бы ни были варианты воплощения «я» героя, у него есть основа, которая позволяет ему сохраниться: «Я есмь» (онтологическая характеристика). Раздвоение и поиски себя (онтологическая характеристика – часть и целое) – взаимосвязанные процессы, скрепленные с попытками обрести целостность. Еще на первой странице романа читателю дается подсказка, из которой мы делаем вывод: жизнь Цинцинната и есть текст, ключевой замысел – осознать себя автором. Для художественного мира В. Набокова характерна тесная связь между категориями автора, героя и читателя. Герой, осознающий себя автором, обретает спасение, выход в трансцендентное. Читатель становится свидетелем, соавтором и соучастником. Такое содействие обращает реципиента к сотворчеству, к демиургическому процессу, согласно философско-эстетической системе писателя, - отсюда, читатель, как и герой, за которым он наблюдает, задаются поиском смысла существования, поиском неделимой точки «Я есмь», он также обращается к внутренней истине. Осознание себя автором, творцом - вот, что спасает героя от небытия, по Набокову. Эта мысль подчеркивается и в других романах В.Набокова: «Итак – подбираемся к концу. Правая, еще непочатая часть развернутого романа, которую мы <…> легонько ощупывали, машинально проверяя, много ли еще (и все радовала пальцы спокойная, верная толщина), вдруг, ни с того ни с сего, оказалась совсем тощей: несколько минут скорого, уже под гору чтения – и… ужасно!» [4, 170]. На этой же странице жизнь героя сравнивается с карандашом, который день ото дня становится все короче. Постепенно и сам герой физически наделяется качествами бумажного листа: «он «был легок как лист» [4, 171]. Л. Колотнева же считает, что текст романа является телом Цинцинната, в пределах которого он реализует свое бытие в качестве героя. Но и это тело-текст – тоже заточение для него, выход из которого предстает «как обретение еще одной, качественно другой, формы бытия» [3]. «Само строение его грудной клетки <...> выражало решетчатую сущность его среды, его темницы» [4, 208]. Заключенный пока еще смутно ощущает свою двойственную природу, полное осознание которой гарантирует ему волю, поэтому умоляет тюремщиков сохранить «эти листы», так он видит возможность остаться в живых. Но как только он понимает себя, как собственного автора, он легко рвет «цепи», отбрасывает палачей и уходит прочь из города картонных кукол: «один Цинциннат считал, а другой Цинциннат уже перестал слушать удалявшийся звон ненужного счета - и с неиспытанной дотоле ясностью, сперва даже болезненной по внезапности своего наплыва, но потом преисполнившей веселием все его естество, - подумал: зачем я тут? отчего так лежу? - и задав себе этот простой вопрос, он отвечал тем, что привстал и осмотрелся <…> Цинциннат пошел среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему (курсив мой – К.М.)» [4, 322]. Так герой обретает свободу, нарушая «двумерность художественного пространства» и классические представления о литературном герое [3]. Для более глубокого понимания романа, на наш взгляд, важно не упустить мысль о том, что на самом деле Цинциннат свободен: он трижды выходил из крепости, имея возможность туда не возвращаться, но ключевая идея как раз в том, что, не поняв главного, он остается в заточении. Здесь, нам кажется необходимым, объяснить сверхважное наполнение образа Автора – Творца у В.Набокова, он коррелирует с важнейшей темой его творчества – Смертью. Заключенный в последние дни перед казнью читает роман «Quercus», чтение идет медленно, прерываясь роем мыслей о предстоящем, в иные же моменты герой представляет, как автор романа, «человек еще молодой<…> сам будет умирать, - и это было как-то смешно, - что вот когда-нибудь непременно умрет автор, - а смешно было потому, что единственным тут настоящим, реально несомненным была всего лишь смерть, - неизбежность физической смерти автора (выделение мое, - К.М.)» [4, 250]. Эта мысль писателю кажется абсурдной: быть уверенным в том, что ничего нет, но тогда нет и смерти, а есть лишь переход, что по Набокову, более правдоподобно. Но перехода этого его герой боится: «… прах и забвение мне нипочем, я только одно чувствую – страх, страх, постыдный, напрасный…» [4, 313]. И далее: «Он понимал, что этот страх втягивает его как раз в ту ложную логику вещей, которая постепенно выработалась вокруг него, и из которой ему еще в то утро удалось как будто выйти» [4, 314]. Ключевые слова в этих отрывках: «напрасный», «ложная», что определяет боязнь Цинцинната, как совершенно излишнее беспокойство. Лишь осознав себя собственным автором, герой избегает «бытия безымянного, существенности беспредметной» [4, 180]. Творчество, авторство и осознание этой своей роли, вот, что спасает личность от небытия.
Обратимся к важному мотиву русской литературы и прозы Набокова – мотиву Памяти. Он связывает героя «незамеченного поколения» с традицией отечественной словесности, здесь стоит сказать о несколько ином его содержании и иной роли. Этот мотив связан с идей творчества: творец – личность рефлексирующая, обращенная в себя: ведь человеку не дано освоить и понять мир вокруг него (здесь наталкиваемся еще на одну важную черту философии писателя - агностицизм), но он способен понять внутреннюю вселенную, внутреннее пространство своего «я», а реальностью внутреннего мира являются воспоминания. «Мысленное прозрение в набоковском мире становится синонимом воспоминания» [3, 80].
Перейдем к главной особенности соотношения русской классической литературы и творчества писателя. Набоковский герой, как и его читатель, задаются поиском смысла существования, поиском неделимой точки «Я есмь». В этом вопросе концепция набоковского героя очень близка концепции героя русской классической литературы и ее ключевому вопросу – поиску человеческой сути. Если герой отечественной классики приходил к пониманию себя, истины, Бога через связь с окружающим миром, то герой Набокова приходит к себе через отрицание мира, не наделенного сознанием, через рефлексию, через погружение в себя: «я чувствовал такой страх и грусть, что старался потонуть в себе самом, там притаиться, точно хотел затормозить и выскользнуть из бессмысленной жизни, несущей меня» [4, 230].
Список литературы
1. Бицилли П.М. Возрождение аллегории / П.М. Бицилли // Бицилли П. М. Трагедия русской культуры: Исследования, статьи, рецензии. - М.: Русский путь, 2000. - С. 438-450.
2. Воронина Т.Л. Спор о молодой эмигрантской литературе//Российский литературоведческий журнал. - 1993. - № 2. - С. 184.
3. Колотнева Л. Герой, автор, текст в романистике В. Набокова: диссертация… кандидата филологических наук: 10.01.01 – Воронеж: 2006 – 184 с.
4. Набоков В.В. Приглашение на казнь: Романы / В.В. Набоков. - Харьков-М.: Фолио, ACT, 1997. - 480.
5. Набоков В.В. BendSinister: Романы / В.В. Набоков. – СПб.: Северо-Запад, 1993. – 527 с.
